В № 62 "Киноведческих записок" уже были опубликованы воспоминания режиссера и художника анимационного кино Евгения Тихоновича Мигунова (1921-2004) о годах его учебы во ВГИКе. Фрагменты, отобранные для той публикации, были посвящены эвакуации ВГИКа в Алма-Ату (1941-1943 гг.). Однако даже при таком жестком тематическом отборе не удалось опубликовать весь корпус "алма-атинских" материалов Мигунова, не говоря уже о его записях о довоенных годах учебы, о педагогах и сокурсниках по институту. Теперь мы восполняем этот пробел.
Е.Т.Мигунов учился во ВГИКе в 1939-1943 гг. вместе с такими известными художниками и режиссерами, ставшими впоследствии классиками советского кино, как М.А.Богданов, Г.А.Мясников, Е.И.Куманьков, Е.В.Свидетелев, П.И.Пашкевич, Г.Г.Егиазаров, Б.А.Кимягаров, Г.М.Сеидбейли и другими. Он был одним из первых выпускников организованной в 1939 году мастерской художников-постановщиков мультипликационного кино (вместе с А.П.Сазоновым, Л.И.Мильчиным, С.К.Бялковской).
В настоящей публикации использовано несколько фрагментов из тетрадей Мигунова "О, об и про…" № 1 и 2, скомпонованных нами весьма вольно. Тексты были написаны в 1979-1981 годах (за исключением более поздних вклеек, датировка которых оговорена в комментариях). Публикуемые записи, рассредоточенные по разным страницам тетрадей, посвящены учебе в институте. При этом из первой тетради были взяты фрагменты о поступлении во ВГИК в 1939 году, портреты педагогов и сокурсников, повлиявших на становление Мигунова как художника, в первую очередь-очерк об А.П.Сазонове, ставшем одним из создателей программы обучения художников мультипликационного фильма. Воспоминания о первом визите на студию "Союзмультфильм" (1939 г.) и часть рассказа Мигунова о своих любительских актерских опытах публикуются по той же тетради. Из тетради № 2 выбраны небольшие фрагменты, не попавшие по различным причинам в "алма-атинскую" публикацию-об отношениях Мигунова с А.П.Сазоновым, о занятиях живописью и искусствоведением (тоже-в Алма-Ате) и общие рассуждения о пользе обучения, завершающие подборку. Кроме того, мы сочли возможным прибавить к этому довольно большой текст из второй тетради, описывающий производственную практику студентов на студии "Союзмультфильм" осенью 1941 года. Разрозненные в тетрадях воспоминания об А.П.Сазонове мы постарались собрать в единый блок.
Таким образом, из мемуаров Мигунова о ВГИКе неопубликованными на сегодняшний день остаются только фрагменты, относящиеся к его личной жизни в годы эвакуации, а также подробный рассказ о пребывании в ополчении летом 1941 года, который является, на наш взгляд, одним из лучших текстов Мигунова в литературном отношении. Надеемся, что он будет востребован в связи с грядущим 60-летием Победы в Великой Отечественной войне.
Поскольку записи Мигунова изначально не предназначались для обнародования, в некоторых местах была применена незначительная литературная правка. Приносим благодарность за помощь в комментировании Л.А.Белокурову (посмертно), В.А.Васину, М.Е.Таврог, Л.А.Шварцману, Т.П.Сазоновой, Т.Ф.Соколовой (Барчук), Г.А.Андреевой, Г.Ф.Шиманецу, Л.В.Аристову, а также сотрудникам отдела кадров Союза кинематографистов РФ.

ВГИК 1939

В 1939 году зимой неожиданно объявили набор на художественный факультет ВГИКа.
Я, закончив школу, попробовал сунуться в Суриковский, но, помотавшись по вестибюлю, махнул рукой и ушел. Куда там... Все по три года писали в студии натуру. Рисовали всяких голых баб и гипсы. Я же-только кое-что копировал, а маслом писал (попробовал) один раз у Олега1. Написал букетик душистого горошка. Мне понравилось. Но я кое-что умел акварелью и гуашью. Правда, рисовал и компоновал сравнительно прилично. Так мне казалось, особенно любил ракурсы. Ещё в школе меня хвалил чертёжник за развитое пространственное мышление.
На всякий случай я поступил на курсы по подготовке в вуз при кожевенном институте. Хотел одновременно порисовать и пописать под руководством тёткиного мужа-Ременникова2.
Но-тут набор во ВГИК.
Я подумал: а чем я рискую? И пошёл в приёмную комиссию. Узнал, что нужны живописные и графические работы, композиции. Кое-что наспех порисовал. Кое-что было. В основном иллюстрации к Шота Руставели, "Руслану и Людмиле", кое-что из Крылова. Портрет Ленина. Гоголевские типы. А живопись-пошуровал у тёткиного мужа, знакомого Вл. Рихардовича. Кое-что набрал, кое-что под эту бирку сделал. В общем, через неделю принёс в комиссию. Посмотрели. Сказали-"сыро". Я нашёлся, сказал: "А что, лучше-когда сухо? Сухо я ещё научусь! Впереди 5 лет!" Тут же присутствовал Бор. Влад. Дубровский-Эшке3. Корифей. Только что сделал "Ленина в Октябре". Спец по композиции. Член приёмной комиссии. Правда, я этого не знал. Он сказал: "А Вы-парень остроумный! Может (и тут же) тебя допустить? Вот я смотрю, композиции-то у тебя свободные". Я сказал: "А Вы допустите. Ведь у Вас и мультипликаторов будут готовить, а у меня и опыт работы есть! А срежусь-ничего-ещё молодой! Тем более сами отметили-остроумный. По-моему, это не такое частое явление". Ну, я не помню, говорил примерно так или в этом роде.
Тут в комнату вошёл совершенно безлобый брюнет с выдающейся синей нижней губой и страдальческим выражением лица. Он начал ноющим голосом, с обилием вводных слов тягучую тираду.
-Ну, Борь, ну, что, понимаешь, опять, понимаешь, вообще, понимаешь, одни, понимаешь,-Репины, Суриковы. Ну, это всё тебе, понимаешь, а у меня один, понимаешь, Толька Сазонов4, ну и ещё там. По-моему, надо пошуровать где-нибудь в "Крокодиле". Или, понимаешь, из студии ребят взять!
Дубровский прищурился и глазами показал на меня:
-А вот тебе! Приголубь и обогрей.
Синегубый посмотрел на мои работы, и я подумал, что, кроме геморроя, у него ещё и ботинки жмут.
-Да! Затеяли, понимаешь…-Он долго ещё ныл! А я вышел в коридор, чтобы зря не раздражать этого уныльца.
…По коридору шёл, немного подтанцовывая на каждом шагу, верзила с нависшим суровым лбом, из-под которого светили добрые, но глубоко спрятанные глаза. Добродушная улыбка омрачалась отсутствием правого переднего зуба.
Он был в байковой студенческой курточке и красном клетчатом галстуке. За ним бочком бежали несколько мелких по сравнению с ним студентов. Он чего-то нёс. Не то список, не то рулон с рисунками.
Так же бесстрашно и уверенно он скрылся в приёмной. Я пошёл посмотреть-кто это. Уж больно празднично выглядело это шествие.
-Ну что, Толя? Принёс?-поинтересовался синегубый.
-Вот!
И Толя (я понял-Сазонов! Фамилия Сазонов уже сияла на экране-"Квартет"!5) развернул рулончик с акварелями. Они, конечно, были великолепны. Но тогда я этого не понимал. И мне показалось, что у меня-не хуже.
В общем, надо было проявлять решительность.
-Вот, нас уже будет двое!-наивно сказал я.-А какой конкурс?
-Тридцать три человека на место-сказал унылый.
-Устраивает! Мне главное, чтобы допустили!
-Ладно,-сказал Дубровский,-приходи в четверг к девяти. Всё узнаешь.
И меня допустили.

Экзамены прошли как во сне. Я не подозревал об опасности, почти безнадёжности своего положения, и это меня спасло. Меня оттолкнули с хороших выигрышных мест на рисунке, и мне пришлось сесть под ногами модели-старика с лимонно-жёлтой бородой.
И вдруг я понял. Это то, что мне надо! Все рисунки с нормальной точки зрения подлежат контролю наблюдателей-педагогов. А моя точка-нет. Никто же не будет ложиться на пол, чтобы проверить, не сделал ли я ошибок.
За рисунок я получил "5"! Живопись была делом более трудным, тем более что писал маслом я, по существу,-первый раз. Не зная, что делать, я просто рисовал цветом. И сравнивал свою мазню с мазнёй других. Нашлась и добрая душа-Женька Невзоров, который сказал: "Смотри, какая лимонная борода!" Я засомневался в искренности совета. Но на всякий случай поджелтил. Не так смело, но поджелтил. И, как сейчас помню, залиловил от неопытности серый пиджак старика. И-чудо! У меня появилась довольно свежая и жизнерадостная картина. Чуть проработанные детали-морщинки и глаза и крупный нос. То, что я не умел или в чём не разобрался, я, глядя на других,-затёр пальцем (как я понял потом-обобщил!). За всё это я получил четвёрку. Может быть, меня пожалели? Не знаю! Только спустя 30-40 лет мне стала ясной механика многих поступлений. А тогда мне и в голову не приходило, что система знакомств играет немалую роль во всех продвижениях. Правда, оценки мы узнали позже. Предстоял ещё экзамен по композиции. Не знаю уж, чья это была идея-сделать темой композиций крыловские сюжеты. Наверное, причиной была их популярность. А то могло произойти так, что многие (довольно "серые" ребята) не знали бы, что и рисовать,-сюжет-то неизвестен. Начитанности тогда многим не хватало!
Для меня это была-находка… Из трех басен, предложенных для иллюстрации, я выбрал "Кота и повара". У меня была хорошая зрительная память, и как-то всегда я с любовью и вниманием разглядывал и чуть ли не изучал, копируя, журнальную сатирическую графику. Ротов6, Топиков7, Ефимов8-добротные, хоть и "не ах" по большому счёту, дали мне определённый набор шаблонов в рисунке деталей, графической "нажимной" манере. Я как-то быстро сориентировался в том, чего от нас ждёт приёмная комиссия. Наверное, им было важно обнаружить в абитуриенте живость представлений, фантазию, разнообразие образного мышления. И я это оправдал. Тем более что фактура изображения и метод его-гротеск-был мне близок и понятен. Не помню уж, давались ли какие-то другие сюжеты-для кандидатов в декораторы. По-моему, что-то было. Мне же было не до этого. Меня охватил радостный азарт. Я забыл про всё и с какой-то уверенностью и даже-рисовкой стал демонстрировать свои возможности. Других я не видел. Отключился. Потом выяснилось, что тугодумы не успели даже сделать по одному варианту. Правда, я заметил, как кое-кто (очевидно, предупреждённый о теме рисунков-композиций) справлялся с неизвестно откуда вынырнувшим черновиком. А у какого-то горбоносенького и курчавого появилось сразу три черновика. Это я видел краем глаза. Лихорадка и экстаз овладели мной. Я просто дрожал от желания сделать как можно больше. Бумага, на которой мы рисовали, была проштампована, чтобы никто не мог подменить рисуемое принесённым.
По рядам рисующих прохаживался седоватый и сутулый Дубровский-Эшке. Он чаще всего останавливался около моего стола (рисовали почти все сидя) и иногда одобрительно похлопывал меня по плечу. Видно, он добровольно принял на себя кураторство надо мной. Чем-то я ему понравился. Может быть, своей незащищённостью и наивностью. Он даже пытался мне помочь. Дело в том, что я плохо знал кошек-просто в жизни у нас их никогда не было. А чужие кошки-разве дадут себя рассмотреть. Собаку я знал. Но, к сожалению, басня называлась "Кот и повар". Повара не были проблемой. Я нарисовал не то 8, не то 9 принципиально различных композиций. И плоскостных, и ракурсных. Повара тоже были разные-от традиционного толстяка до кадыкастого небритого верзилы. Композиции были разнообразными. Я знал, что такое равновесие и чередование планов. Но был один барьер-кот! На всех рисунках я ловчил: кота, насколько мог, перегораживал предметами переднего плана, а где-то набросочно недорисовывал.
Дубровский подвёл ко мне вошедшего в класс (теперь я уже знал, что это был Вано9. Я не знал только, имя это или фамилия) синегубого и сказал: "Ну, смотри, годится для тебя?" Унылый брюнет вдруг как-то преобразился. Он комично, "по-профессорски" хлопнул ладонью о ладонь, потирая ручки, и фатоватой походочкой, как-то вставая на цыпочки и разворачивая ступни, прошёлся по проходу между столами. (Тогда только вышел фильм "Депутат Балтики". Он, очевидно, копировал Черкасова-Полежаева.) Я понял, что он доволен. И понял, что он совсем не унылый, а всё это-маска, под которой он скрывает свой недостаток эрудиции, робость и доброту!
Но-кошка! Я начал коситься на окружающих меня абитуриентов. Рядом со мной, некрасивая-волос мелким барашком,-трудилась (потом узнал) Галя Бродская10 (наверное, у неё всегда была кошка, но никогда не было поваров). Дальше кошки в нескольких поворотах у неё дело не шло. Я "положил глаз" на её рисунки и вдруг понял, чего не знал. Прояснилась конструкция. И "портрет". Оказывается, очень длинная нижняя челюсть. Как у льва, тигра. Ура!.. Спасибо, Галя! Но там, где у меня на рисунках кот "трудился над курчонком", я поправок делать не стал. Кот был правильно подан актёрски. Получилась точная поза-чавкает, головка на бок. Так и чувствуется, что сейчас наклонит голову на другое ухо и станет жевать на другой стороне.
Дубровский подошёл. Он видел, как я "бился" с котом. И, увидев последний (наверное, 10-й) вариант, сказал: "Ну, вспомнил? Вот и молодец! Ну, хватит. Давай работы! Ты свободен". Я сказал: "Да ведь ещё есть время. Я могу и ещё…" "Не зазнавайся! Собирайся и уходи". Я сложил работы в стопку. А один из лишних набросков повара (их было штук 10-12) локтем пододвинул к соседке справа. С благодарностью. Победитель-великодушен! В своей судьбе я уже был уверен.
А дальше-всё было просто. Пока потеряно только 1 очко. 4-живопись, 5-рисунок, 5-композиция. Собеседование забыли включить в число испытательных мероприятий. Это тоже было неплохо. Кое-что я знал. Но, наверное, другие, гораздо старше меня, абитуриенты, могли забить меня и эрудицией, и знанием технологии. Я все-таки был на их фоне-фраер!
Дальше мне было просто неловко. Я только что окончил школу. Да не простую, а опытно-показательную. Там у нас преподавали: Перышкин11-красавец мужчина, светский лев, кумир наших девочек, Березанская Е.С.12-маленькая, хрупкая, таинственная Елизавета Савельевна, и ряд других лучших педагогов Москвы. И хоть я учился плоховато, и аттестат у меня был так себе, но по сравнению с теми, кто сейчас экзаменовался,-я был король. По всем общеобразовательным я схватил пятёрки. И даже, "распижонившись", во время экзаменов помогал всем ребятам, кто сидел вокруг меня. А потом раздал ребятам из другого потока мелко написанные шпаргалки.
Уж это я умел!
33 человека на место? Тьфу. Да хоть 333! Я так был уверен в успехе.
Когда через неделю я пришёл в вестибюль бывшего "Яра" на Ленинградском шоссе (именно там находился тогда ВГИК), то на доске, где были вывешены списки, я себя не нашёл. Не было меня и в списках принятых на режиссёрский, сценарный и операторский факультеты.
Ко мне подошёл грустный Невзоров-тот, кто помог мне с "лимонной бородой", и, глядя в пол, кривовато и жалко улыбаясь, протянул мне руку и сказал: "Ну, поздравляю… А я уж как-нибудь в следующий раз".-Его тщедушная маленькая фигурка была воплощением горя.
-А с чем? С чем ты меня поздравляешь-то?.. Тютя! Давай пойдём лучше с горя-даванём по кружечке пивка!
-Дурило! Ты же-второй!
-Как второй?
Я бросился к доске…
Действительно,-второй. Первый в списке был Женя Свидетелев13. Тоже "школяр". И тоже-все пятёрки за исключением рисунка. К Невзорову я уже больше не подошёл. Не смог…

Институтские учителя… Очевидно, тоже люди со своей ограниченностью и даже глупостью, которую они были обязаны скрывать за общепринятыми, навязшими в зубах истинами, типа: "к раме бери легше", "губы пиши мягше", "пишешь ухо-смотри на нос" и т.д. Но подробно объяснить или расшифровать ходячую фразу не могли или не считали нужным. Давались лишь указания типа: "темно (или светло) взял!", "смотри на целое".
Что такое тон? Темнота цвета? Или это моя формулировка? Что такое основная ордината? (В рисунке-хребет движения.) Что такое контур? Что "лепит" форму предмета? Рефлексное взаимодействие? и другие понятия-элементарные, но нуждающиеся в смелом и бескомпромиссном объяснении, оставались для нас, "школяров", не прошедших практики, не знающих своей правоты в интуитивных решениях, непознанной истиной. И мы, как щенята, тыкались носами в работы друг друга и работы старших ребят курса-выпускников изоучилища "1905 года"-тех, кто уже знал практические азы, но не слишком охотно делился со "школярами", интуитивно скрыто их не любя за обширную энциклопедичность, по-своему мстя за экзаменационные унижения.

Мои учителя

Нашими педагогами были, в общем-то, самоучки-Ф.Богородский14, С.Козловский15, Иванов-Вано, Ф.Константинов16, Я.Фельдман17, позже-К.Морозов18 и А.Соловьёв19.
Фёдор Семёнович Богородский-живой, плотненький бодрячок, с изящными ножками и толстой "бычьей" шеей, выпиравшей сзади пышечкой, хитрыми прищуренными глазками, которые он как-то жульнически прятал от собеседника-пользовался в художественной среде большим авторитетом (но не как художник-живописец, автор серии "Беспризорники", а скорее-своей общественной пронырливостью). Биография его была в то время популярной. Бывший матрос, он был и чечёточником, и фокусником (что любил, рисуясь перед студентами, демонстрировать), был клоуном и деятелем-организатором (за последнее качество, видимо, и был назначен профессором кафедры живописи). О нём можно прочитать в тетради 1995 года № 3 (серо-голубой), стр. 15 и 41. 
Между прочим, Кукрыниксы, отлично зная его деляческие и прочие качества, сделали его прообразом Остапа Бендера в серии "Двенадцать стульев" и "Золотой телёнок".
Он страшно любил позировать, становиться в картинные позы (рука-в кармане, другая-в призывном жесте: раскрытая ладонь с оттопыренным большим пальцем). Руки его с холёными ногтями, крупные, выразительные, часто выражали какие-то мысли, которые он вслух не высказывал. Был набит цитатами по ноздри своего остренького-уточкой-носика. Фонтанчик вьющихся в меру волос, мягких (видно-человек не злой!) не поспевал за его движениями.
Одевался в бостон и франтовскую двубортную жилетку. Было в нём что-то и от Чичикова. Балетно оттянутый носок ножки в ослепительно начищенном ботиночке, что ли…
 <…>

И.П.Вано-Иванов

<…>

РАБОТА В СТУДИИ88

1941-перерыв-1943-60 г.

<…>

Публикация и предисловие Г.Н.Бородина,
комментарии Г.Н.Бородина, при участии А.С.Дерябина.