Представить себе будущий фильм на основании сценария практически невозможно. В процессе съемок важную роль играет все: натура, воображение, случай. Актеры, которым удобнее существовать так, а не этак. Погода, которую не закажешь. Одно цепляется за другое, подчас радикально изменяя форму, а иногда и саму суть эпизода. Тогда и следующий эпизод будет другим, и начинается цепная рекция…. О том, каким мог бы стать фильм Семена Арановича «Agnus Dei», теперь можно только догадываться. На правах участника съемок фильма попробую рассказать о том, что казалось мне в этой работе Арановича особенно важным.

Картина «Agnus Dei» делалась в год 50-летнего юбилея Победы. С официозной точки зрения, идея была совершенно бредовой: выпустить к юбилею фильм о том, как ради пропагандистских целей был сфальсифицирован подвиг и как человеческой жизнью были оплачены чьи-то идиотские амбиции. К тому же и название «Агнец Божий» казалось мало подходящим для фильма о блокаде.

Снимать блокадный Ленинград в современном Санкт-Петербурге—занятие трудоемкое и дорогостоящее. В конце ноября группа Арановича произвела выбор натуры, съемочных объеков, интерьеров, были утверждены основные исполнители. В огромной комнате объединения «Кинодокумент» все было увешано фотографиями акеров в гриме персонажей, подчас совершенно неожиданными: Олег Басилашвили с «гитлеровскими» усиками, в каракулевой ушанке—гэбист Лежава, сестры Кутеповы в старомодных беличьих шубках, Александр Калягин—холеный официозный журналист, Олег Янковский в офицерской гэбэшной форме, Игорь Скляр в щегольском военном полушубке и еще много-много других фото. Даже типажей для массовки отбирали и одевали с особой тщательностью: тот фильм, который задумал и начал снимать Аранович, требовал абсолютной, безусловной достоверности фактур.

Ждали только наступления зимы, а она все не наступала. Снимать лютую блокадную зиму среди черной слякоти было невозможно, а время катастрофически уходило. Из Германии прислали кучу дорогостоящего спрея, имитирующего снег и иней. Администрация картины подружилась с городской снегоуборочной службой: весь собранный снег свозился на съемочную площадку Арановича, и «сражение» шло за каждый грузовик снега. Решено было прежде всего отснять зимнюю натуру. Аранович упорно хотел снимать все городские эпизоды в узнаваемых местах исторического центра. Для него это было принципиально: город—памятник. Защищали не просто «крупный населенный пункт», защищали красоту, защищали культуру. Но именно эти места труднее всего было «гримировать» под блокадную зиму, под военную пору. Город, в общем-то, «сопротивлялся» как мог…

В первый съемочный день снимаем стреляющие зенитки на Стрелке Васильевского острова, прямо под Ростральными колоннами. Виртуоз монтажа, Аранович уже составил себе план стыковки кадров внутри эпизода. <…> Прямо накануне съемки Аранович заменил старуху мужчиной: мужчины в блокаду сдавали быстрее женщин. Деталь значимая.

Отбой воздушной тревоги, тишина. Тут словно Бог помог: прямо во время съемки и в самом деле пошел негустой медленный снег. Именно в Свечном нашли многоэтажный дом, «срезанный по сечению». В разрушенных квартирах в разбомбленном доме разбрасывали обломки мебели, старые игрушки, фотографии, сковородки и прочие предметы быта—следы жизни, покинувшей дом. По крупицам создавали облик блокадного Ленинграда.

В эпизоде у Смольного нужна была яркая деталь военного времени. Напрашивался стандартный ход: колонны портика Смольного, обложенные мешками с песком. Аранович от мешков отказался <…>.

Пожалуй, самыми тяжелыми были все сцены в деревне Синево.

Большие сюжетные блоки—подготовка операции и приезд Иваницкого уже после казни Ники и освобождения деревни от немцев. Эпизод был подробно и тщательно разработан. На одном пятачке, практически одновременно, разворачивалось несколько массовых сцен. Эпизод начинался с крупного плана валявшегося на площади венского стула, у которого сидит умывающаяся кошка. Камера отъезжала, и в кадр попадала виселица. Аранович во что бы то ни стало хотел, чтобы была кошка, и непременно умывающаяся. Кошка, однако, сидеть между ножками стула категорически отказывалась. Пришлось принести молока, помазать ей мордочку сметаной…

Солдаты после боя ели кашу, привезенную полевой кухней. Кинооператор продолжал снимать, заставляя командира имитировать для съемки обстановку боя, в реальности давно закончившегося. Мертвая Ника лежала на тулупе. Деревенские женщины голосили над ней. Выводили старосту Чалого (Виктор Сухоруков), который кидался к телу Ники. Чалого начинали бить. В толпе женщин стояла и жена старосты (Зоя Буряк), которую тоже стали рвать на части. Это было по-настоящему страшно—и во время съемок, и в материале. В ярости массовка была готова растерзать актеров всерьез. При всем при том соблюдалась некая мера условности, ибо это—«спектакль», «срежиссированный» Иваницким и Лежавой. Белый снег, красные кирпичные стены, арка, сквозь которую снимает все эти сцены народного гнева оператор, усугубляя жуткое ощущение театральности происходящего. Толпа—и как античный хор, и как вакханки. Внутри эпизода возникал двойной смысл. <…>

...Вся зимняя натура была практически снята. Выстроены павильоны: квартира Иваницкого, квартира Ники и Веры. Группа была готова к переходу от натурных съемок в интерьеры. Всё оборвалось в один миг. Сразу связались в узел все проблемы. Кончились немецкие деньги. Не пришли российские. Арановича в миг свалила тяжелая болезнь. Он сам, на своих ногах ушел в больницу, а в Германию, на операцию,—уже на носилках. Он вернулся через три месяца и продолжал говорить о фильме, готовился к новому съемочному этапу... Но как-то сразу стало ясно, что продолжения не будет. Кажется, он и сам это понимал, но не хотел признаваться в том, что понимает. Все уже было кончено: фильм умер, не родившись. Остались лишь 45 минут смонтированного киноматериала. Ровно треть картины, которой уже никто никогда не увидит.

Информацию о возможности приобретения номера журнала с полной версией этой статьи можно найти здесь