«Все в мире замечательно и великолепно перепутано… Правда, очень легко человеку сбиться, но есть один чудесный способ не сбиваться. Я продам тебе этот способ, о мечтательный человек. На, бери его. Вот он: смотри… Смотри—и всё. Смотри, даже когда хочется щуриться. Смотри, даже когда обидно. Смотри, даже когда непохоже. Помни—мир не бывает неправ. То, что есть, то есть. Даже когда ты ненавидишь нечто в мире и хочешь это нечто уничтожить—смотри. Иначе ты не то уничтожишь. Вот. Понятно?»

Евгений Шварц

 

Смотрите, это Юткевич. Один из образованнейших людей своей вполне образованной эпохи.

Хороший художник, график, сценограф, кинохудожник—далеко не последний в ряду замечательной плеяды советского живописного авангарда двадцатых.

Режиссер кино и театра—со своим глазом и почерком, со своими темами.  Экспериментатор, ценитель и изобретатель небанального. («Я старый формалист, за это бывал бит»,—не без кокетства повторял он в поздние годы.) Его всегда различишь среди талантливых пионеров советского кино.

Европеец в России и достойный полпред советского искусства в мире.

 

Последователь Эйзенштейна в постанализе: всё придуманное и зафиксированное на пленке подвергал потом тщательному исследованию на бумаге (в частности, в многочисленных письмах друзьям и даже случайным корреспондентам—человек воспитанный, Сергей Иосифович всегда серьезно и дотошно отвечал так называемым «чайникам», заваливавшим эпистолами редакции и знаменитостей).

Человек от искусства, от мировой культуры—и публичный культуртрегер. Видимо, отсюда такая приверженность к цитате. «Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна»,—обороняется Юткевич Мандельштамом от иронических замечаний противников «чужих» мыслей. И, по собственному заверению (о себе—в третьем лице), «не только не стесняется, но, напротив, сознательно насыщает страницы цитатами, ссылками, примерами мыслей и работ своих учителей и коллег и даже одно время мечтал объединить их под крышей названия неосуществленного труда литературоведа К.Локса—“Катехизис небезразличного в искусстве”».

Искусствовед, киновед, теоретик кино (величайшая у нас, надо сказать, редкость), объединивший в своем лице знатока и исследователя отечественного и зарубежного искусства (тоже не часто встречается). Причем знатока дотошного, любознательного, ценившего в искусстве и то, что часто считается маргинальным и недостойным внимания. И в этом Юткевич был солидарен с Тыняновым, заметившим, что «факты самого третьестепенного значения имеют такое же право на исследование, как самые важные, и вопросы, возникающие в связи с их изучением, часто впервые помогают подойти к этим самым важным фактам». Так родилась теория «коллажа» Юткевича, не раз примененная им на практике—в частности, в картинах «Баня»,  «Маяковский смеется», «Сюжет для небольшого рассказа», в блоковском спектакле. Он вывел формулу «постшестидесятнического» кинематографа: «оркестровка и разнообразие фактур». И назвал это коллажем, термином, имеющим историю в изобразительном искусстве.

«Можно констатировать,—писал он в конце шестидесятых,— что опыты Пикассо и Брака остались в сфере станковой живописи только лабораторным экспериментом, но нельзя не признать, что они получили развитие в других отраслях пространственных искусств, так как, в частности, расширили наше понятие о возможностях использования различных фактур. Когда Пикассо впервые ввел в плоскость своей картины кусок настоящей газеты, или подчеркивал объем плоскостными буквами плаката, или чередовал плоскость, покрытую лаком, с кусками фактуры, замешанной на опилках, то делал он это не ради фокусничества или «эпатирования буржуазии», а потому, что искал новые сочетания материалов, которые должны были, по его мысли, расширить границы зрительского восприятия, сталкивающегося и в жизни с такими же контрастами. Метод этот был окрещен трудно переводимым французским термином «коллаж» от глагола «колле»—клеить, склеивать…

Я понимаю этот термин так же расширительно, как и монтаж. Это не технический трюк, а один из новых способов воздействия, одна из новых красок на нашей палитре».

Ну, и, конечно же, он был учитель, мастер. В двадцать с небольшим он начал преподавать и занимался этим всю жизнь. Ленинградский Институт истории искусств, ЭККЮ (Экспериментальный киноколлектив Юткевича, своеобразная школа единомышленников-ленфильмовцев), ВГИК, Режиссерские курсы при «Мосфильме» и Высшие режиссерские курсы… (Именно для слушателей последних предназначался цикл лекций, проект которого публикуется ниже.)

Он отвечал на вопросы своего века, мобилизуя мудрость тысячелетий. И это его Катехизис. Пастернак сформулировал закон новаторства и традиций в строках «Охранной грамоты». Сергей Иосифович любил повторять их:

«Я понял, что история культуры есть цепь уравнений в образах, попарно связывающих очередное неизвестное с известным, причем этим известным, постоянным для всего ряда, является легенда, заложенная в основании традиции, неизвестным же, каждый раз новым—актуальный момент текущей культуры».

…Смотрите, это всё Юткевич. И это лишь часть похождений его многих «я».

 

 

* * *

В подборке материалов, которой «Киноведческие записки» отмечают столетие со дня рождения мастера, кроме упомянутого проекта его лекций на Высших курсах режиссеров и сценаристов, читатель найдет воспоминания его друга и соратника, одного из славных фэксов, режиссера Леонида Трауберга—они впервые прозвучали в 1987 году в стенах НИИ киноискусства на первых «Юткевичевских чтениях» и затем, вместе с другими докладами и сообщениями, вошли в малотиражный институтский сборник; там же впервые на русском языке было напечатано эссе французского киноисторика, архивиста, основателя и бессменного директора Французской Синематеки Анри Ланглуа. Из обширного эпистолярного наследия Сергея Иосифовича мы помещаем несколько его писем и телеграмм, адресованных в разные годы Сергею Эйзенштейну и Пере Аташевой (они хранятся в РГАЛИ, в фонде С.М.Эйзенштейна). Завершает юбилейную подборку историко-теоретический этюд студента-киноведа выпускного курса ВГИКа Андрея Бурова.