В марте 1932 года я сидел в приемной «Юнген Фольксбюне»[1], когда мне позвонил товарищ Мюнценберг[2]. Он спросил, есть ли у меня время зайти к нему. Получив утвердительный ответ, он сказал: «Приходите в одиннадцать часов». Он был единственный из партийного руководства, кто обращался к нам на «вы». Когда я сидел в его комнате, он спросил меня: «Не хотите ли вы поехать в Советский Союз?»

Кто тогда не был бы рад поехать в Советский Союз? Если бы мне предложили поехать в Америку, я бы, вероятно, сказал, что сейчас не получится. Но Советский Союз—это была моя мечта. И я сказал: «Да».

Тогда Мюнценберг спросил: «Хотите стать директором киностудии Межрабпомфильм?»

От удивления я чуть не упал со стула. Это было все равно, что спросить (если вообразить, что я был бы религиозным человеком): «Хотите стать одним из ангелов у трона господня?»

Что я мог ответить? Я сказал: «Я еще никогда не был директором». На это я услышал от Мюнценберга: «Мне рекомендовали вас как хорошего организатора, который разбирается в искусстве. Я знаю, вы никогда не работали в области кино, но вы освоитесь. Нам непременно нужен новый директор нашей киностудии в Москве. Поразмыслите над этим. Если вы согласитесь, то в любой день можете прийти сюда и ознакомиться с делами». Это было задание, от которого нельзя отказаться, когда тебе его предлагают.

Это предложение было самым волнующим и прекрасным из всех, которые я вообще когда-либо мог получить. Я был очень взволнован. Когда какая-нибудь делегация возвращалась из Советского Союза и рассказывала об этом, я всегда приходил послушать, если находил время. Я видел великие советские фильмы, театр, я знал литературу. Я много говорил о Советском Союзе и старался, чтобы другим передалось мое воодушевление.

Все новости, а также сообщения «Москауэр Центральцайтунг», казалось, подтверждали мои идеалистические представления. Мне представлялось, будто там чуть ли не молочные реки в кисельных берегах, все товарищи—гении, и все время бросаются друг другу на шею, целуются и считают друг друга братьями. Я был склонен забыть о реальности, чтобы увидеть, как подтверждаются мои надежды на мировую революцию. В нашей искренней любви и дружбе по отношению к Советскому Союзу было немало иллюзорного. Я сказал Мюнценбергу, что согласен, и в течение недели каждый день после обеда по четыре часа проводил в доме Межрабпома, изучая горы документов. При этом мне помогала секретарша.

<…>

Мы прибыли на Александровский вокзал, нынешний Белорусский. Триумфальная арка, которая сейчас стоит неподалеку от Бородинской панорамы, тогда находилась прямо у вокзала. Ко мне подошел человек (это был товарищ Фриц Глобиг[5]), который поприветствовал меня от имени Межрабпома, подвел меня к допотопному открытому «Бьюику» и сказал: «Сначала я покажу тебе твою квартиру, потом мы пойдем в правление Межрабпома и обсудим все остальное». Мы сели в «Бьюик» и поехали вниз по Тверской, нынешней улице Горького, и я с удивлением увидел, что здесь стояло много одноэтажных деревянных домов и только изредка попадались здания побольше. Об одном из них Фриц Глобиг сказал, что здесь живет писатель граф Толстой, а на углу теперешней площади Маяковского он показал мне дом Межрабпома. Мы проехали еще несколько улиц, потом повернули в узкий темный переулок, на Спиридоновку. В ее конце у министерства иностранных дел был красивый дом для гостей, а остальные дома были неказистыми, развалившимися деревянными избами. У одной из них мы остановились. Сломанные ступеньки вели к двери. Глобиг сказал: «Здесь ты будешь жить».

Мы вошли внутрь и оказались в темной комнате со столом и двумя дряхлыми стульями, грязной кроватью и шкафом. Появилась растрепанная старуха. Глобиг сказал ей по-русски что-то, чего я не понял.

Пораженный этой комнатой, я стал озираться и заметил, что по столу маршировали клопы. Во время первой мировой войны у меня были вши, но клопы были для меня в новинку. Я обратил на это внимание Глобига и сказал: «Тут клопы».

Кажется, он не счел это достойным внимания.

Я знал, что Пискатор, который тогда работал в Межрабпоме, режиссеры Юнгханс[6] и Рихтер[7], а также Бела Балаш[8] жили в гостинице. Я хотел жить не в гостинице, но хотя бы в чистой комнате. Поэтому я заявил: «Здесь я жить не буду». Когда Глобиг ответил, что эту комнату сняли специально для меня, я энергично повторил: «Здесь я жить не буду».

Мы снова забрались в допотопный открытый «Бьюик», поехали назад к Тверской и остановились перед домом Межрабпома, поднялись по лестнице и вошли в приемную, где как раз проходило заседание. Товарищ Глобиг представил меня и сообщил присутствующим, что я не хочу жить в снятой для меня комнате. На мгновение воцарилась тишина. Я осмотрелся в комнате, узнал Отто Каца, который был администратором у Пискатора в Берлине. (Позже в Париже он сотрудничал с Браунбухом против нацистов.) Еще Глобиг познакомил меня с товарищем Мизиано[9], руководителем московского отделения Межрабпома.

Потом снова наступило молчание.

Мизиано начал представлять мне присутствующих. Он сказал: «Это товарищ Бабицкий, директор студии «Межрабпомфильм».

Что это означало? Ведь это я приехал из Берлина, чтобы руководить киностудией.

Это был второй удар для меня. Я спросил: «А как же тогда быть со мной?»

На это Мизиано спросил: «А вы когда-нибудь работали руководителем киностудии?»

«Нет».

«Значит, никогда. А вы вообще говорите по-русски?»

Нет, по-русски я не говорил, разве что три слова.

«Тогда мы предлагаем вот что,—сказал Мизиано,—Вы поработаете несколько недель директором картины в нашем международном отделении, ознакомитесь с кинопроизводством, и тогда станете заместителем директора по производству под руководством Бабицкого»[10].

Я обнаружил, что попал в странную ситуацию, и возразил: «Если вы считаете, что не сможете найти мне применение, я завтра могу уехать обратно в Берлин».

Но этого они ни в коем случае не хотели, и мое намерение уехать обратно обеспокоило Мизиано. Нашлось даже решение квартирного вопроса. В том же доме были две свободные комнаты, которые предложили мне. Товарищ только что приехал на работу в другой город, но неожиданно оказался в некотором роде ненужным. Я не скрывал своего удивления, что квартирный вопрос вдруг решился так просто, и одновременно подчеркнул, как это хорошо, потому что две комнаты позволяли, чтобы ко мне приехала жена. Одновременно я начал размышлять, что я должен делать. Противоречие между моей берлинской информацией и московской ситуацией было очевидным. <…>

<…>

По работе я сразу познакомился со многими людьми самого разного рода, многие из которых стали для меня примером, а о других я даже не подозревал, что такие люди могут быть в Советском Союзе.

Директор Бабицкий оказался умным, внимательным человеком, который хорошо умел работать с художниками. Я часто имел дело с главным редактором сценарного отдела Зайцевым и администратором Сливкиным. Сливкин был своеобразный человек, один из самых странных, которых я знал. Мы знали, что он работал одним из первых дипломатических курьеров Советского Союза. Его называли королем Штеттина, потому что он, используя ему одному известные методы, так хорошо умел обходиться с немецкими таможенниками, что в Германию проезжал каждый, кто должен был попасть туда. Он был очень властный человек. Он заказал себе новую мебель, огромные кресла и всегда носил с собой красную пластмассовую тросточку, которую кто-то привез ему из Америки. Тогда это было последним писком моды—по крайней мере так он считал. Он был не слишком удобный товарищ.

В то время для директоров и их заместителей, к которым принадлежал и я, были организованы утренние занятия по марксистско-ленинской философии. Нужно представлять себе, что во многих учреждениях даже на руководящих должностях работали люди, которые никогда не учились. Это было исторически необходимое мероприятие, и оно имело чрезвычайное значение для повышения уровня образования и интеллекта руководящих кадров. Ко мне тоже на протяжении примерно одного года каждое утро приходил молодой учитель исторического материализма и диалектики. Потом это прекратилось, потому что было не так много людей, которые могли бы преподавать длительное время. День начинался с этого занятия, а заканчивался где-то ночью. В два часа проходило последнее собрание. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было изнурительное время.

Поговорим-ка о еде: в столовой на обед давали половину селедки, умершей от чахотки, и горсточку каши без жира. От этого никто не умирал, но и насытиться этим было невозможно. Мы жили в высшей степени скромно. Этого требовало тогдашнее состояние экономики. Все знали, как мало у нас всего. Все к этому привыкли. Я не говорю, что к такой непритязательности стоит стремиться, но в то время по-другому не получалось.

<…>

Я познакомился с Борисом Барнетом, который сам был хорошим актером и снимал фильм «Окраина». Одну из ролей играл мой старый друг Ганс Клеринг—солдата, который попадает в русский плен, остается в России и пытается здесь ассимилироваться. Это был фильм с выдающимися актерами, один из лучших, которые мы сделали в то время.

Я был очень рад снова увидеть Клеринга.

Молодой Игорь Савченко, украинец, снимал тогда свой первый важный фильм, «Гармоника», чарующую историю о деревне, свежую, поэтическую, лиричную. Было видно, что у этого молодого человека большой талант. К сожалению, он умер слишком рано.

В структуре студии «Межрабпомфильм» международный отдел имел особое значение. В самой мысли о том, что режиссеры из разных стран получают здесь возможность снимать фильмы, было что-то окрыляющее. В международном отделе был тогда ряд интересных проектов и хороших людей.

Мой старый знакомый Бела Балаш снимал фильм по знаменитому роману венгра Белы Иллеша «Тиса горит»[13]. Здесь работал режиссер Ганс Рихтер, который позже уехал в Америку. Карл Юнгханс готовился к съемкам антиимпериалистического фильма об угнетении негров в Америке. Это была работа, которая очень соответствовала задачам этого отдела. Сценарий был очень хороший. Для подготовки в Москву пригласили группу чернокожих американцев, и среди них знаменитого поэта Лэнгстона Хьюза. Это были воинственные люди, с которыми мы сразу нашли общий язык. К сожалению, фильм не был снят. Как раз когда мы собирались начать работу, Советский Союз получил дипломатическое признание Соединенных Штатов—это было одно из последних иностранных правительств, признавших его. Подготовительная работа со сценарием была прервана. Можно представить себе глубокое разочарование, которое это решение вызвало у американцев. Все они, за исключением двоих, вернулись в Америку. Юнгханс, аполитичный человек, вернулся в Германию, не поняв этого решения, и потом стал снимать фильмы по книгам Карла Мая, которых хотели и требовали нацисты.

На Межрабпоме работал документалист Йорис Ивенс, который привез с собой ассистента Йоопа Хёйскена, ставшего позже одним из пионеров документального кино в ГДР[14].

Ганс Эйслер писал для фильмов Ивенса великолепную музыку[15].

Самым знаменитым режиссером в международном отделе был Пискатор. После того как в Берлине он лишился возможности заниматься театром, его пригласили в Советский Союз, где он поставил «Рыбаков “Святой Барбары”» по Анне Зегерс[16]. Фильм с множеством интересных идей, но не великий, поскольку Пискатор был и оставался целиком и полностью театральным режиссером, и кино не было его выразительным средством. Пискатор и здесь оставался таким, каким я его знал. Он всегда вынашивал сотню планов, прежде чем реализовать хоть один. Экономия была не для него. Он жил в изобилии и использовал бульшую часть ежегодных ассигнований на производство.

<…>

В 1934 году я получил задание поехать в республику поволжских немцев и сделать там доклад об истории Межрабпома к международному дню солидарности. Я уже много слышал об этой республике и был рад, что смогу ее посетить. Я приехал в город Энгельс на Волге и переправился через реку на маленьком корабле. Эта поездка произвела на меня мощное впечатление, и я понял, как это правильно—петь песни на этой реке, на «Матушке Волге», я осознал, как эта великая река могла приобрести такое большое значение в русской литературе, в русской истории. Высадившись на другом берегу, я доложил о себе в партийном руководстве, и меня послали в профсоюз. Но и в профсоюзе я оказался не вовремя. Хотя мне дали молодого человека в сопровождающие, но он, кажется, воспринимал свое поручение не очень серьезно. Я настоял, чтобы был составлен план, в котором были бы все места моих выступлений. Молодой человек исчез, оставив меня в ожидании, и через некоторое время действительно принес что-то вроде путевой карты. Мы сразу спустились на пристань и взошли на известный волжский пароход. В 1934 году они еще не были так комфортабельны, как сейчас, но на нашем пароходе были каюты и верхняя палуба. Мой спутник повел меня вниз, в машинное отделение, в тесную каморку. Я спросил его, почему мы не можем по крайней мере остаться на палубе, если уж для нас нет кают. На это он довольно нелюбезно возразил, что он следует полученным указаниям. У меня возникло ощущение, что меня не очень рады видеть. Почему, я не знал. Мы ехали несколько часов, прежде чем достичь Маркс-Штадта, районного центра Волжской республики. Было уже темно, когда мы сошли с корабля. Мы стали искать место, где могли бы доложить о себе. Но все было уже закрыто. Мой спутник ругался—у него это очень хорошо получалось. Наконец нам все-таки удалось раздобыть кровать в каком-то маленьком домишке.

Утром мы доложили о себе в районном комитете партии. Но здесь не было никого, кто обладал бы какими-нибудь полномочиями. На месте была только пожилая секретарша, с которой мы обсудили наш план, чтобы иметь возможность вообще предпринять хоть что-то. Я пытался освоиться с этой структурой немецкой республики на Волге, но это удавалось мне с трудом. Это была сельская местность с необычайно трудолюбивыми и очень зажиточными крестьянами, большая часть которых была религиозна и использовала свою сектантскую религиозность как своего рода панцирь, изолировавший их от окружающего мира. Эти немцы приехали в Россию из Южной Германии при Екатерине II и обосновались здесь. Но определенные связи со старой родиной еще сохранились.

<…>

Нацисты ликвидировали Межрабпом в Германии, а также фирму «Прометеус», которая распространяла в Германии выдающиеся советские ленты, в том числе продукцию «Межрабпомфильма». Международные связи «Межрабпома» с Америкой, Францией, Швецией или Англией больше не могли поддерживаться и были разорваны. Все это больше не существовало, так что оснований для Межрабпома в Москве тоже больше не было.

Межрабпом ведь никогда не был советской организацией, а был организацией, помогавшей Советскому Союзу и бастующим рабочим в капиталистических странах.

Студия была закрыта, и все рассыпалось. Для меня сложилась тяжелая ситуация. Что мне было делать? Работы у меня не было.

Некоторые из немецких актеров, участвовавшие в фильме Вангенхайма «Борцы»,—Генрих Грайф, Лотте Лёбингер,—поехали в республику поволжских немцев, в столице которой, городе Энгельсе, организовывался театр под руководством моего друга Бернхарда Райха[25].

Я попробовал добиться постановки фильма «Нелегальный» на какой-нибудь другой студии. Было много переговоров, бесед, новых переработок сценария. Все это тянулось некоторое время, но в конце концов ничего не получилось.

В этой ситуации Григорий Рошаль, который как раз снимал на «Мосфильме» картину по роману Фейхтвангера «Семья Оппенгейм», предложил мне поработать у него кем-то вроде консультанта по вопросам, связанным с немецкой средой. Рошаль не только хороший режиссер, но и очаровательный человек.

С этой работой не было проблем, но моя деятельность была своего рода импровизацией. Тогда я решил написать второй сценарий, под названием «Бравый чиновник Шлик». Его героем был чиновник в гитлеровской Германии, старавшийся все время держать нос по ветру, который охотно стал бы Швейком, если бы у него хватило энергии. И это постоянное приспособленчество губит его. Этот сценарий казался мне интересным, но никто, кроме меня, не хотел слышать об этом материале. Я снова стал бороться за то, чтобы его приняли, ходил на «Мосфильм», на «Украинфильм», его читали, обсуждали со мной, разбирали, но ничего не получилось.

Тогда я написал третий сценарий. На этот раз я хотел победить и заранее обезопасить себя.

Я давно уже собирался снять фильм по Шекспиру, и сделал ставку на сюжет о Фальстафе, соединив «Генриха IV» и «Виндзорских насмешниц» в одну фальстафовскую комедию. Но и из этого фильм не вышел, так что теперь я могу сказать, что я был совершенно неудачливым сценаристом. Я вкладывал много труда, но из этого ничего не получалось.

Тут настал момент, когда я поклялся себе никогда больше не связываться с кино.

 

H a n s   R o d e n b e r g. Protokol eines Lebens.

Berlin: Henschelverlag Kunst und Gesellschaft, 1980, S. 105–121.

 

Сведения о многих из упоминаемых здесь лиц читатели могут найти в приложении к статье Гюнтера Агде «“Борцы”. К биографии фильма и его создателей».

 

Ханс Роденберг (1895–1978)—видный деятель немецкой культуры, актер и режиссер. В 20-е годы играл и ставил спектакли на сценах различных театров Германии, принимал участие в деятельности агитпропгрупп. В 1932–1935 гг.—заместитель директора (директор по производству) киностудии «Межрабпомфильм», в 1935–1938 гг.—сценарист и консультант «Мосфильма», работал в немецкой редакции Московского радио, писал статьи для выходившего в Москве немецкого журнала «Das Wort». После войны принимал активное участие в восстановлении немецкой кульутры в ГДР, в 1950–1952 гг.—создатель и руководитель берлинского молодежного «Театра дружбы», в 1952–1956 гг.—один из руководителей киностудии ДЕФА, в 1956–1960 гг.—декан в Киношколе в Бабельсберге. Занимал высокие государственные посты в ГДР. 

 

1. «Юнген Фольксбюне»—пролетарская революционная организация в Германии начала 30-х годов, объединявшая работников театра и зрителей.

2. Вилли Мюнценберг (1889–1940)—деятель рабочего движения Германии, в 1919–1921 гг. —секретарь Коммунистического интернационала молодежи, с 1921 года—генеральный секретарь Межрабпома (Международной рабочей помощи).

<…>

5. Фриц Глобиг—немецкий политэмигрант, активный деятель Компартии Германии.

6. Карл Юнгханс (1897–1984)—кинооператор, режиссер и сценарист. Достаточно известен его фильм «Такова жизнь» (1929, немецко-чешская копродукция), изображавший жизнь пражских бедняков. В нем снимались Валеска Герт, Вера Барановская и чешские актеры. В 1928 году по заказу Компартии Германии для ее предвыборной кампании снял часовой киномонтаж «Мир на переломе». По некоторым данным Юнгханс был одним из операторов документального фильма Лени Рифеншталь «Олимпия» (1938).

7. Ганс (Ханс) Рихтер (1888–1976)—немецкий режиссер, один из представителей европейского киноавангарда.

8. Бела Балаш (Балаж) (наст. имя: Герберт Бауэр, 1884–1949)—венгерский писатель, теоретик кино, кинокритик и сценарист, живший и работавший в 1919–1932 годах в Германии, затем эмигрировавший в Советский Союз.

9. Франческо Мизиано (1884–1936)—активный деятель итальянского рабочего движения, член исполнительного Комитета Межрабпома, куратор «Межрабпомфильма».

10. Борис Яковлевич Бабицкий (1901–1938)—директор «Межрабпомфильма», затем директор «Мосфильма», в декабре 1937 году был арестован.

<…>

13. Съемки фильма «Тиса горит» (по одноименному роману венгерского писателя Белы Иллеша, описывавшему события Венгерской коммуны 1919 года), постановку которого на киностудии «Межрабпомфильм» осуществлял Бела Балаш, были прерваны. Этому способствовала разгоревшаяся фракционная борьба внутри венгерской компартии в изгнании (Балаж и Иллеш принадлежали к противоположным лагерям), но главное—аресты венгров-политэмигрантов, обвинявшихся в причастности к троцкистскому кругу. Писатель Бела Иллеш примыкал к кругу Белы Куна, лидера венгерских коммунистов, также арестованного как троцкиста и позже казненного.

14. Йоп Хёйскен (род.1901)—немецкий кинодокументалист голландского происхождения. Был ассистентом Йориса Ивенса на фильмах 30-х гг. «Мост», Дождь», «Зюдер-зее». Свой первый самостоятельный фильм сделал в СССР («Друзья Советского Союза», 1933).  В 1941 году был выслан в Германию. После войны работал как режиссер и оператор на киностудии ДЕФА, снимал хроникальные и документальные фильмы.

15. Ганс Эйслер (Ханс Айслер) (1898—1962)—немецкий композитор, много работавший в кино. Написал музыку к фильмам Йориса Ивенса «Песнь о героях» (1932), «Новая земля» (1934), «Четыреста миллионов» (1938), а также к филтьмам других режисперов: «Ничейная земля» (1931, реж. В.Тривас), «Куле Вампе» (1932, реж. З.Дудов), «Хлеб наш насущный» (1948, реж. З.Дудов), «Совет богов» (1950, реж. К.Метциг) и др.

16. Речь идет о фильме Эрвина Пискатора «Восстание рыбаков» (1935) по роману Анны Зегерс «Восстание рыбаков “Св.Барбары”».

<…>

27. Бернхард Райх (1880–1972)—немецкий литератор и театральный режиссер. Автор ряда книг о театре, в том числе—монографии о Бертольте Брехте. 

 

                                                    Перевод с немецкого Л.С. Масловой

                                                    Комментарии А.С.Трошина

 

Информацию о возможности приобретения номера журнала с полной версией этой статьи можно найти здесь.

Версия для печати...
© 2002, "Киноведческие записки" N59