Прошло 60 лет со Дня Победы, и за это время в отечественном кино сложилась целая школа «военного фильма». В этом году традиционный «Круглый стол» на фестивале архивного кино «Белые Столбы» был посвящен именно военному кинематографу. И, как обычно, накануне искусствовед Госфильмофонда Тамара Сергеева обратилась к ряду ведущих мастеров отечественного кино с несколькими вопросами:

 

 

Я не могу назвать какой-то один военный фильм, который мне бы нравился больше остальных. Ну, может быть, «20 дней без войны». Как вы догадываетесь, я увидел его довольно рано, еще ребенком. Но, вообще-то, не помню, чтобы, посмотрев военный фильм, я сказал: «Ах!» Зато «Андрей Рублев» или «Долгие проводы» такое впечатление производили. Думаю, дело в том, что в фильмах про войну мало обращают внимания на людей. И потому мне, например, не нравится фильм «Спасти рядового Райана».

Из так называемых военных фильмов мне интересны те, которые оказываются не про войну—где она идет на заднем плане, является не сюжетом, а фоном, неким обстоятельством, фактом жизни персонажей, а не центральным событием фильма. Как пример могу привести замечательный фильм про молодого лейтенанта на самоходке—«На войне, как на войне», небанальный, человечный.

Мои впечатления от фильмов непостоянны. У каждого человека есть свой внутренний рейтинг увиденного. У меня он подвижен. Наверное, только отношение к «Андрею Рублеву», «8 ½ » и «Последнему киносеансу» остается неизменным. А так как я люблю пересматривать хорошие фильмы, то, безусловно, с годами какие-то из них становятся мне ближе, я вижу в них то, чего не замечал раньше, а в каких-то, наоборот, начинаю находить недостатки…

Недавно я пересматривал «Фанни и Александр» и увидел, что первые 30 минут сняты иначе, чем последующие, абсолютно изменен подход к работе с актером. Видимо, Бергман посмотрел материал и стал «снимать» со своих актеров излишнюю театральность. А вот тот же «Амаркорд» стал нравиться меньше, хотя я понимаю, что все равно это замечательная, великая картина. Как это объяснить? Впечатления от таких картин нельзя формулировать, расчленять, это слишком сложные вещи. Уверен в одном— чем больше в фильме «подводных течений», тем лучше.

Будут ли военные фильмы востребованными? Давайте посмотрим, какие военные фильмы сейчас снимаются— их масса, и все они носят патриотически-идеологический характер. Наверное, это следствие новой государственной политики. К сожалению, среди них я не вижу авторской точки зрения на войну, нет авторского высказывания по этому поводу. Режиссеры добросовестно снимают фильмы по данным им сценариям, не проявляя к этому никакого отношения. С тем же успехом эти фильмы могли быть про какую-нибудь стройку… Мне кажется, что мы возвращаемся к ситуации 80-х годов, когда у нас снимались огромные чудовищные фильмы о войне. Так и сейчас война для режиссеров не личное художественное переживание, а просто заказ. Это не плохо и не хорошо— это факт. С каждым годом фильмов про войну будет сниматься все меньше и меньше, потому что многим не то что переосмысление войны, а вообще ничего уже не нужно. А в памяти зрителей останутся как раз те, в которых есть это переосмысление или присутствует яркое чувственное начало.

Но фильмы о войне все равно будут интересны зрителям. Разумеется, лучшие— «Баллада о солдате», «Летят журавли», «Иваново детство» (самый слабый фильм Тарковского, но, тем не менее, это кино). Заметьте, все эти фильмы определяются словом «кино», что для меня и является самым ценным в них; то же, что в основном делается сегодня, к кино отнести нельзя. Что угодно, только не кино. Сейчас идет поток фильмов чисто коммерческих, их еще долго будут показывать, хотя, по большому счету, они никому не нужны. Сравните тот же «Конвой PQ-17» и «Семнадцать мгновений весны». Всё понятно без слов.

Если же говорить о том влиянии, которое на меня оказывали военные фильмы, то оно, конечно, было. Когда снимаешь фильм про немцев на немецком языке, естественно, отталкиваешься от того, что уже снято. Но при этом я отказался от прямого показа военных баталий, отведя войну на задний план. Мне казалось, что мы не осознаем, что с нами происходит в тот момент, когда мы попадаем в такую страшную ситуацию, и потому война у меня дается на общих планах, главное—сами люди. И не подумайте, что я снимал черно-белый фильм из принципиальных соображений. Мне никто не верит—но у нас просто не было денег на цветную пленку! А задумано было цветное кино, вернее, монохромное на цветной пленке.

Почему я свой первый полнометражный фильм делал о войне, сказать не могу. Так написалось. Сначала была совершенно другая идея—трогательная комедия: на болотах встречаются две роты—русская оркестровая и немецкая интендантская. И начинается странная война—они боятся друг друга, но в силу того, что должны воевать, то и воюют. Я начал писать, и неожиданно по ходу все стало меняться, я перестал представлять, чем всё кончится, и в итоге пришел к сценарию «Последнего поезда». Причем о будущем зрителе при этом думал меньше всего, хотя многие режиссеры сегодня в первую очередь думают о коммерческом успехе своих картин. Мне же казалось, что «Последний поезд» надо снять, и я его снял, зная—если он будет хорошим, то тот, кому надо, его посмотрит. А если заранее предполагать, что твой фильм может не получиться, то вообще снимать не стоит— занимайся чем-нибудь другим, но только не кинематографом. «Последний поезд»—изначально не зрительский фильм, честно говоря, я с трудом представляю его показ в многозальном кинотеатре.

Но я прекрасно понимаю, что, если снова сделаю незрительскую картину, то следующую смогу снять только лет через 10, чего мне, признаться, не хочется. И потому стараюсь, чтобы тот фильм, который снимаю сейчас, получился и относительно интересным, и приличным, нестыдным. Это большая двухчасовая картина— Россия 1914 года, молодые ребята, их переживания, надежды на счастье. Четверо из них решили создать свою футбольную команду, но это им не удалось… Собственно говоря, это фильм про нашу интеллигенцию, про сербские события и то, с чего началась Мировая война. Так что снова война. Мне всегда казалось, что чем больше составляющих в фильме, тем он может быть интересней. Надеюсь, что у нас он получится многоплановым.

 

В детстве я смотрел много военных фильмов, как и у моих друзей, они у меня вызывали какую-то ревность, сожаление, что мы не принимали участия в этой войне, так манившей нас. Но самое большое впечатление на меня произвел фильм «20 дней без войны» (я посмотрел его, когда мне было уже за двадцать), в котором было все, что меня всегда поражало в творчестве Герма-на (до его «Хрусталева»), и, прежде всего, абсолютная реальность происходящего. Я согласен с мнением, что ужас войны в ее обыденности. И у Германа больше всего впечатляет на экране жесткая достоверность происходящего в самых в мельчайших бытовых деталях. Ну, и, конечно, потрясающая работа актеров. Поразителен сам выбор главного героя в лице Никулина, сыгравшего в высшей степени неожиданно. Поразительна и атмосфера фильма. Для меня как кинематографиста все это очень важно, я твердо знаю—если ты соврешь хотя бы однажды, в дальнейшем тебе уже никогда не поверят. Герман этого правила—не врать— придерживался всегда. В фильме есть совершенно удивительная сцена—та, где Лопатин привозит вдове (ее играет Васильева) вещи ее убитого мужа. Мизансцена выстроена абсолютно точно. Для меня она—одна из вершин мирового кинематографа, айсберг в океане. И до сих пор «20 дней без войны» остаются для меня идеалом, не только в военном кино, но и вообще в кинематографе как таковом.

Из других военных фильмов я бы выделил «Проверку на дорогах», «Торпедоносцы», «Противостояние» (фильм с полудетективным сюжетом, но тоже пронизанный атмосферой войны). «На войне, как на войне» неплохая картина, «Подранки», «Был месяц май», и хуциевское «Послесловие» тоже ведь на эту тему. Да много хороших фильмов было, потому что, как писатели XIX века «выросли» из гоголевской «Шинели», так мое поколение «выросло» из Великой отечественной войны. Она задала для нас направление в жизни. Со временем многие детские и юношеские впечатления стерлись, но все, связанное с Отечественной войной, сохранилось в неприкосновенности. Пусть я не принимал в ней участия, но она остается моей главной войной, а всего я был на пяти— в Югославии, Таджикистане, Афганистане, на двух чеченских. Десять лет мотался по военным командировкам, и все равно, то, что впитал в детстве с экрана, оказалось гораздо весомее, эмоционально ярче, чем то, через что пришлось пройти самому.

Как ни парадоксально, мне никогда не снятся «мои» войны, но с маниакальной настойчивостью в своих снах я участвую в сражениях Великой Отечественной. Может, потому, что то была святая война, святые идеи, люди охотно становились под те знамена и, не задумываясь, жертвовали своей жизнью. А в грязи нынешних войн разве можно разобраться…

Знаете, как сказал Самуэль Джонсон: «Патриотизм—это последнее прибежище негодяев». Меня при слове «патриотизм» начинает трясти. Нравственные основы всегда интернациональны, ты обязан любить свою Родину, какой бы она ни была, разбиваться в лепешку, чтобы что-то для нее сделать.

Я режиссер документального кино и пока еще только собираюсь приступить к своему первому игровому фильму, так что о прямом влиянии на то, что делаю, говорить еще не могу, хотя, естественно, что-то отложилось в душе, какие-то художественные, нравственные и вкусовые основы перечисленные мною фильмы во мне заложили. Я, например, тоже соврать не могу. Прекрасно знаю по собственному опыту, что стилистика документального кино не выдерживает постановочных кадров, отторгает их, они кажутся искусственными и мгновенно распознаются. Как бы ты ни старался соблюсти весь антураж, сразу становится понятно, что это происходит не на самом деле, что человек, которого вы снимаете,—статист, пусть он на костылях, без ноги, но он напряжен, по его взгляду видно, что он не из этой «оперы».

Что касается того, будут ли военные фильмы востребованными, то, конечно, будут. Войны-то ведь в нашей многострадальной Отчизне не заканчиваются. И, скажем, чеченская война оказалась «полезна» именно кинематографистам—сколько поделок на эту тему! При этом ни одной вменяемой картины я не видел. Сегодняшнюю войну можно снимать, только пропустив ее через себя. А если ты всё высасываешь из пальца, то получается ерунда, и вся эта ложь, вся надуманность проблемы сразу видна на экране. Ни одного режиссера загнать в зону боевых действий невозможно, что не мешает им ваять свои произведения о Чечне в жанре фэнтези. Словно блины пекут! Тот же «Мой сводный брат Франкенштейн»… Боже мой, смотреть стыдно!

Война в лучших фильмах о Великой Отечественной была прожита их авторами, не обязательно в прямом смысле, но всегда прочувствована, пропущена через себя—ведь, как ни странно, лучшие картины были сняты не ветеранами, а детьми войны. Они не воевали сами, но жили в той атмосфере, впитали ее в себя с молоком матери. А нынешняя война молодыми режиссерами не пережита. Всего два часа лета, ну, наберись мужества, слетай, посмотри, что там на самом деле происходит, чтобы потом эти сопли в сахаре не разводить…

 

Трудно сказать, какой именно военный фильм запомнился больше всего, их так много… Но, пожалуй, самые запоминающиеся— «А зори здесь тихие» и «В бой идут одни старики». Я их смотрел еще в юности и потом не раз пересматривал с большим удовольствием, точнее, с чувством: во-первых, они очень искренние, душевные, а во-вторых, и фронтовик Борис Васильев, и Леонид Быков хорошо знали войну, их фильмы достоверны. Могу назвать еще «Радугу», которую я посмотрел в детстве, «Живые и мертвые», «Проверку на дорогах»—они тоже оставили глубокий след в душе, «взяли» меня своей жесткостью, все-таки война—дело суровое, малоприятное, и нужно иметь и характер, и душевные и физические силы, чтобы на ней выжить. Названные фильмы как раз подчеркивали тяжесть военного быта. Это самое важное для меня. Зрители, особенно молодые, должны понять, что победа далась нам с большим трудом, и, если бы не она, то мы бы не пиво сейчас баварское пили, как некоторые думают, а по плану Гитлера были бы просто уничтожены вместе с евреями, Москву же он собирался затопить. Нельзя забывать об этом, отдавая дань памяти погибшим. У всех нас есть погибшие родственники— они могли бы прожить свою жизнь, которая дается один раз, но погибли ради того, чтобы жили мы. И цену этой Победы мы обязаны помнить, никто не заставит нас забыть ее.

Военные фильмы смотреть будут всегда. День Победы—великий и самый любимый наш праздник. Жаль, правда, что иногда к этой теме отношение конъюнктурное, и, как следствие, на экранах мы видим вопиющую неправду—скажем, в фильме Чиаурели водружают знамя над рейхстагом, и тут же приземляется самолет, из которого выходит товарищ Сталин.

Хотелось бы, чтобы таких примеров было поменьше, и в наших военных фильмах была бы, с одной стороны, правда, а с другой—гордость за свой народ. Нельзя утверждать, что мы люди второго сорта, как то делается в американских фильмах, в которых русские и арабские террористы—единственные враги Америки. Негров, индейцев никогда не покажут врагами, а русских—пожалуйста, в американских фильмах они не могут быть положительными героями. Американский кинематограф заполонил собой весь мир, и в сознание молодых людей так или иначе закладывается наша ущербность, они даже иногда забывают, что это мы победили в войне, а не американцы, мы первыми в космос полетели, а не они. У нас задатки и возможности гораздо большие, чем у американцев, и мы, в общем-то, достойная нация, состоящая из самых разных национальностей, ничуть не хуже других великих народов.

Впечатление от тех картин, о которых я говорил, у меня не менялось. Они вызывали гордость за свой народ и сожаление о том, что их молодые герои не дожили до Победы. Эти ребята были гордостью страны, и, когда я снимал «Завтра была война», я снимал именно о них, о том поколении, для которого война была завтра. Именно они первыми пошли на фронт, прямо со школьной скамьи. И почти никто не вернулся, лучшие остались на полях сражений. Мой фильм был объяснением в любви к этому поколению. Я не отделяю своей судьбы от судьбы народа, чувствую себя его частицей и судьбу этих ребят переживаю, как судьбу своих близких…

В последнее время у нас снималось не так уж много военных картин. Сам я сейчас я делаю по заказу Правительства Москвы восьмисерийный сериал на военную тему «Звезда эпохи» (хотим успеть ко Дню Победы)— оборона Москвы, фронтовые корреспонденты, как жили люди: днем рыли окопы, а вечером могли пойти в театр… Жизнь продолжалась несмотря ни на что, ставились пьесы, артисты ездили по госпиталям, ездила и Валентина Серова… Фильм и о том, как война отражалась на людях, в том числе, на самом Сталине, ведь при всех претензиях лично к нему, нельзя забывать то, что он тоже принял на себя все эти четыре года войны, прошел их вместе с народом. А то, начнешь читать современных авторов,—получается, что Сталин находился едва ли не на стороне наших врагов. Но посмотрите на хронику—за годы войны он стал абсолютно седым. Война его сильно изменила. Сталина у нас играет Армен Джигарханян, маршала Жукова—бессменный Михаил Ульянов. Раньше для этой роли его старили, теперь будут закрашивать седину.

Прообраз главного героя—Константин Симонов, который не должен был сам сражаться, но, когда рядом с ним убивали бойца, вставал за пулемет. Вы знаете, что он пять раз под обстрелом переправлялся через Волгу под Сталинградом, чтобы передать последнюю информацию в «Красную звезду» или «Правду»? А ведь при каждой такой переправе половина бойцов погибала!

Слова «Жди меня» писали на танках и самолетах, солдаты переписывали это стихотворение в свои письма. Оно напоминало им о доме, помогая выстоять и не сдать Москву и нашу Родину…

 

Как режиссера, военная тема меня никогда не интересовала, никогда не хотел снимать о войне. Из военных картин самое большое впечатление на меня произвела «Баллада о солдате», я ее видел многократно. Очень человеческая, трогательная, чувственная история, тема войны раскрыта с совершенно необычной стороны—как частная драма: сын едет с фронта домой повидать свою маму, и через одиссею этого мальчика показывается срез жизни всего общества того времени. Из маленьких микроновелл создается огромный мир с переплетением человеческих судеб и человеческих отношений.

То же самое «Летят журавли». Вроде бы они о войне, и в то же время не совсем— там разыгрываются человеческие судьбы, разыгрывается трагедия человека, над которым повис топор войны. И при этом как всё сделано!

Но вообще-то хороших фильмов о Великой Отечественной мало. Нужны ли нам сейчас фильмы о ней? Я не думал об этом, но не считаю, что должна быть программа: это делать надо, а это—нет. Никакие табу в кинематографе недопустимы. Сам я люблю всякие фильмы. Все, что впечатляет, что эмоционально рассказывает о человеке, находящемся в сложном мире—от древних греков по сегодняшний день—мне интересно. Любая тема имеет право на существование, если она несет высокие идеи. Нужно и развлекательное кино, естественно, сделанное на высоком художественном уровне. Нужны и военные фильмы, но не потому, что подходит очередной юбилей, и всю продукцию всех студий следует сориентировать на него. Пусть будет всё—и «Ромео и Джульетта», и история о Троянской войне. Всегда интересно, когда человек проходит какие-то испытания, держит серьезный жизненный экзамен. Желательно, конечно, чтобы он выходил из сложных ситуаций победителем. Хэппи-энды необязательны, но ведь можно погибнуть, победив при этом морально, да? Лично я не люблю унылых историй и пораженческих сюжетов.

А военные фильмы будут смотреть хотя бы из чистого любопытства. Покажите сегодня по телевизору «Балладу о солдате»—уверен, она соберет широкую аудиторию. Это живая картина, которая прошла испытание временем. Ну, а поделки забудутся быстро. Например, многое из того, что снимается сегодня о войне не талантливо, посредственно (не имею в виду фильм Месхиева, потому что я его еще не видел).

 

О фильмах, снятых во время войны, могу сказать, что они представляют собой слепок эстетики и мышления тех лет, но отнюдь не слепок самой эпохи. У меня, например, есть картины Рифеншталь—они в первую очередь дают представление об образе мыслей человека, живущего в Германии того времени. Когда ты снимаешь с полки старинную книгу, ты словно берешь в руки архив человеческой истории, так и документальный фильм. А игровое кино искажено идеологией, хоть и не все фильмы были подобны «Падению Берлина», но преувеличения все равно были большими. Правдивые вещи проскальзывали, но только в хроникальном материале, да и то, говорят, среди документальных съемок много постановочных кадров. Но все равно, что-то попадает— например, остаются лица. Они ведь со временем меняются, и лица людей середины сороковых ни за что не спутаешь с нашими.

Из послевоенных фильмов самое большое впечатление на меня произвели «20 дней без войны». Я его смотрел в начале 80-х на режиссерских курсах. Впечатление было ошеломляющим: возникало чувство абсолютного погружения в реальность. Об остальном не говорю. Позже я увидел и многое другое в этом фильме, но тогда потрясал именно этот гиперреализм, мало кто мог подобного добиться. Сам же Герман отдавал пальму первенства Тарковскому, говорил: «Это “Андрей Рублев” “перевел нас на другую сторону улицы”»,—что в принципе верно. Впервые такое абсолютное погружение в реальность другой эпохи было достигнуто именно Тарковским в его «Рублеве», на 10 лет раньше Германа.

Мне кажется, у Германа огромное значение имеет режиссерский прием, который можно назвать «пространство лишнего». Вот он показывает человека, вышедшего из купе, и через него как бы случайно «выводит» взгляд зрителя на летчика, рассказывающего кому-то, как он летел и кого-то там «сделал». Ударный момент эпизода, а нас словно ведут мимо него. Этой живой жизнью у Германа насыщен весь материал, жизнь, помимо желания режиссера, помимо драматургии, сама врывается в кадр. У него масса таких вещей, сложно разработана система суперреализма происходящего события.

Конечно, Герман—знаковая фигура и для военного фильма, и для всего нашего кинематографа. Для того же Тарковского в «Ивановом детстве», как мне кажется, важнее было само обращение к эпохе, дальше его стало интересовать другое, а для Германа «20 дней без войны» определили все его творчество. Через несколько лет я посмотрел «Проверку на дорогах», и она тоже произвела большое впечатление, опять создавалось ощущение, что ты живешь «внутри» фильма.

А в «Ивановом детстве» я и сейчас помню вкус воды в сцене, где идут герои, идут очень долго. Именно вкус воды, а не звук или изображение, настолько все ощущалось реальным, такое было полное погружение в атмосферу события, в поэтическую ткань фильма. Причем то, что было связано с метафорами, обобщениями или идеологией, было менее интересно. Естественно, впечатление от названных фильмов у меня совершенно не менялось.

Была еще масса военных фильмов, начиная c «Судьбы человека», которые тоже вызывали активное сопереживание. Я не имею в виду такие амбициозные эпопеи, как «Освобождение»,—понятно, это совсем другое, особый жанр; но, если говорить, каким должен быть военный фильм, то, так как война—это жизнь, значит он должен быть фильмом о жизни, взятой в экстремальные моменты, когда все обострено до предела. При этом сама реальность войны остро реагирует на собственное отражение, на стилистику произведения и степень его правдивости. В фильмах о современности, рассказывающих, к примеру, о жизни служащих, степень реализма важна, но не принципиальна, в тех же, где показано, как сдвигается эпоха, где все проживается в экстремальном обострении, отношение к реализму совершенно другое. В них реализм сам по себе является формой осмысления событий, вне реализма, открывающего в этих событиях новые грани, они не интересны.

В американских фильмах о войне—типично коммерческий подход: голый сюжет, много стрельбы и прочего, не важно «как», важно только «что».

Одно событие накладывается на другое, чтобы можно было говорить, не переставая, а в серьезном произведении необходимо погружение внутрь события. Герману необыкновенно важно, как летчик в коридоре вагона рассказывает про свой самолет, ему важна исповедь Петренко—гениальный эпизод, невероятное режиссерское и актерское мастерство. За лицом актера, за его украинским акцентом читается очень многое, выстраивается сложный ассоциативный ряд.

Сейчас снова пошла волна интереса к военной теме. Эти фильмы востребованы общественностью, может быть, потому, что отражают процессы, происходящие в обществе—мы ведь снова переживаем полосу войн—Афганистан, Чечня… Хотя, мне кажется, что во многих фильмах преобладает голливудский подход к киноизображению и киноматериалу—берется кинематографически удобная история, накладывается на определенный исторический материал, приглашаются известные актеры. И нет, как у Германа, того откровения реализма, которое открывало бы дверь в неизвестную тебе жизнь. Да и мышление у режиссеров другое. Но не исключаю, что мы еще вернемся к германовскому реализму. Вспомните того же Тарковского, Антониони, Мидзогутти. Их эстетика—длинные планы, умение «войти» в реальность—совпадала с эстетикой самого времени и с существующей кинематографической идеологией. Кто знает, может, через несколько лет время снова окажется созвучным такому кино, и кто-то снова снимет неторопливый, вдумчивый фильм о войне…

А пока снимают о Чечне. За редким исключением, к сожалению, это конъюнктура. К тому же, Чечня—совершенно другая история, своего рода европейский Апокалипсис. Во всяком случае, у меня возникла оскомина на такие фильмы. Сколько можно? Вся советская идеология опиралась на военные фильмы, больше не на чем было воспитывать патриотические чувства у людей, только на великом подвиге народа, об этом и долдонили с утра до ночи. Естественно, пошла обратная реакция, к военным фильмам былой интерес пропал.

Но все же сам я продукт своего времени, своей страны и своей культуры, и поэтому для первого фильма выбирал тему, как мне казалось, важную для нас: блокада. Естественно, на меня оказало влияние все лучшее, что было в нашем кинематографе. Присутствовала в нем и ленфильмовская традиция: обостренный реализм—отличительная черта первого объединения на «Ленфильме», где я и делал «Соло». В первом объединении работали Герман, Хейфиц, Авербах, я «произрастал» среди людей, понимающих, что «растет» из ненужного сора. Да и то, что на «Ленфильм» я пришел после практики у Тарковского, тоже имело значение и не могло пройти бесследно для моего первого фильма. Кроме того, соединение совершенно метафорической истории—рассказ о художнике, который должен сыграть свое соло в любых, самых ужасных условиях—и конкретной эпохи, давало уникальные возможности, которыми я и воспользовался.

Кстати, наверное, не случайно к военной теме обращались не только многие режиссеры-дебютанты, но и многие начинающие писатели. Они сами не были на войне, но считали своим долгом рассказать о ней, к тому же это был прекрасный повод использовать экстремальный материал, всегда интересный в плане выразительности, стилистики. Важно было и то, что в начале 80-х, когда я снимал свой диплом, на военном материале позволялось делать то, что никогда бы не разрешили сделать на современном материале. Но, несмотря на это, тема блокады была не самой любимой у начальства, редактора на ушах стояли, еще бы—у меня на экране, как они считали, натурализм: голод, трупы на улицах…

А вообще-то, «Соло»— это моя судьба. Лотяну взял меня на Высшие курсы именно благодаря тому, что я рассказал этот сюжет как сюжет новеллы и потом на письменном экзамене записал его. Обдумывая «Соло», я пытался понять, для чего иду в режиссуру. Рассказ понравился, а не было бы его, мой «поезд» прошел бы мимо…

Но больше к войне я не обращался. Не думаю, что это моя тема. По большому счету, после Германа снимать кино о войне просто не стоит…

 

Какой военный фильм произвел на меня самое большое впечатление? Сложный вопрос. Не могу назвать какой-то один, многие производили очень серьезное впечатление. Конечно же, «Проверка на дорогах», конечно же, «20 дней без войны», «Никто не хотел умирать», «Отец солдата», «Был месяц май». Я давно их не пересматривал, но те ощущения помню хорошо— казалось, они давали представление о войне, как она и была на самом деле. Это фильмы про людей, про непростые человеческие взаимоотношения во время войны. «Иди и смотри»—тоже незабываемое впечатление, но это уже совсем другое, не думаю, что все было тогда так однозначно. Вообще, военный фильм должен быть не только про танки, пушки и самолеты, но и про людей. Это важно.

Когда-то в детстве я с огромным интересом посмотрел фильм про летчика Мересьева и еще фильм, в котором играл Олялин—там наши бойцы везли какой-то груз, а потом оказалось, что это подстава, настоящий груз везут по другой дороге. Но в детстве я и «Освобождение» смотрел с большим удовольствием, впрочем, скажу честно—став взрослым, я не изменил о нем мнения. Это кино как раз про танки, пушки и самолеты, но в нем тоже было много интересных вещей, и то, что все в фильме однозначно, правильно. Действительно, мы ведь освободили Европу, и ничего дурного нет в том, что об этом сняли такое грандиозное кино. Еще запомнилась картина Бондарчука «Судьба человека», тонкая, пронзительная. Я смотрел ее, когда мне было лет 10, и плакал. И когда пересматривал ее уже взрослым, плакал снова… Все в ней очень непросто.

Даже, если бы я не хотел, все равно военные фильмы оказали бы на меня свое влияние—я же их смотрел по много раз с раннего детства. Естественно, во мне что-то откладывалось, какие-то кадры запоминались. Многие я помню наизусть. Хотя, когда я сам стал делать кино про войну, то специально ничего не пересматривал, чтобы хоть как-то от всего этого отключиться. И все равно это «сидит» во мне, как и в любом кинематографисте старшего или моего поколения. Мы все воспитаны на военных фильмах, и все в детстве, посмотрев новый фильм, бежали во двор и играли в войну. От этого нам никуда не деться.

Чем привлекали те фильмы? Ну, во-первых, ситуацией постоянного, непрерывного экшна. Экшн всегда интересен, это проверено. Во-вторых, когда люди попадают в такие экстремальные ситуации, они поступают непредсказуемо. Можно моделировать любые ситуации, придумывать совершенно невероятные, иногда даже необоснованные вещи. Их обоснованием будет сама война, во время которой может произойти все, что угодно. Хорошее может стать плохим, плохое—хорошим. И про это не только интересно снимать, это всегда интересно смотреть.

Но такого огромного количества фильмов о Великой Отечественной, которое было в 60–70-х и даже в начале 80-х годов уже не будет. Потому что проходит время, у нас идут другие войны, более близкие нашему поколению, более болезненно переживаемые сегодня, а та все больше становится далекой историей. И дай Бог, чтобы подобной войны больше не было!

Честно скажу, у меня не было помыслов снимать о войне. Вернее, подумывал об этом иногда, но так, неконкретно, пока не прочитал сценарий, еще не готовый, первый вариант, и сразу захотел его снять, тем более, уже давно собирался сделать фильм про деревню. А тут все сошлось—и война, и деревня, и такая необычная история. Мы с Черныхом стали дописывать сценарий. Перед началом съемок я сказал себе: «Ты делаешь кино не про войну, а про людей, попавших в страшную ситуацию». Война стала для меня только средством проявить характеры людей. Главным в будущем фильме для меня были люди, их поступки, взаимоотношения, то, как они меняются по ходу развития сюжета. Но, конечно, я старался, чтобы фильм был напряженным, эмоциональным, где нужно—страшным.

 

Как правило, я не пересматриваю увиденные фильмы. Помню, какое впечатление произвела на меня «Баллада о солдате», а спустя много лет— «Проверка на дорогах». Из фильмов последних лет—«Кукушка» и «Свои» тоже неплохие картины, особенно «Свои»—совсем другое кино о войне, другой взгляд, другой киноязык, неожиданные повороты сюжета.

Что в них привлекает? Достоверность людей, ситуаций, того, что происходит в кадре, убедительность сюжета. Это гораздо важнее просто бытовой достоверности. Любые накладки простительны, если есть правда характеров, если люди в кадре живые.

Наверное, в каждом десятилетии можно найти картины, которые так воздействовали на зрителя. Но, если говорить о самой запоминающейся, то я бы выделил все-таки «Проверку на дорогах». Для меня она как-то живее, ближе других.

Ну, а в будущем военный фильм, конечно, будет показываться как историческая ретроспекция. Сейчас мы снимаем фильмы о Великой Отечественной для тех, кто ее не видел, а лет через десять будут снимать для тех, кто о ней вообще ничего не знает, молодые зрители отнесутся к этому, как к далекому прошлому их дедов и прадедов. Между прочим, они ведь уже сегодня не могут понять разницу между НКВД и КВЖД!

А современные войны—Афганистан, Чечня… Как говорится: «Большое видится на расстоянье». Еще не пришло время, когда по-настоящему можно осмыслить, что произошло, чтобы правдиво, убедительно об этом рассказывать. Мне кажется, что материал должен немножко отлежаться, прежде чем начинать его использовать. Сейчас тема Чечни—чисто политическая и конъюнктурная. Это чаще всего обыкновенный экшн. А вот фильмы о Великой Отечественной можно и нужно снимать—они дают абсолютную свободу для самовыражения, в них совершенно не обязательны никакие политические предпосылки. Для «Штрафбата» мы даже не брали консультанта, дабы никто не склонял наш сценарий в ту или иную сторону. Это наш собственный с Володарским взгляд на войну, на один из ее аспектов. И мы имеем на него полное право.

На меня самого военные фильмы не оказали никакого влияния. И без них я, когда снимал «Штрафбат», был просто наполнен материалом—и сценарным, и собственными воспоминаниями об увиденной военной хронике, о прочитанных книгах—Астафьева, Богомолова, Гроссмана, Солженицына. Хронику в большом количестве я смотрел несколько лет назад (целые километры пленки разных лет, в том числе и военных) в связи с работой над фильмом «Россия— XX век. Взгляд на власть». Шесть серий по двадцать шесть минут для телевидения. По-моему, не лишенная интереса работа. Дикторский текст читал Алексей Владимирович Баталов. Помню, как он сказал: «Пройдет время, многие игровые фильмы безнадежно устареют, а кассету с нашей картиной будут показывать в каком-нибудь университете и спустя 100 лет, как пособие по истории: ну-ка, что там было в позапрошлом веке?»

«Штрафбат» я снимал в независимой кинокомпании «Макдос», которую возглавляет мой брат продюсер Владимир Досталь. Он обратился к Володарскому с просьбой написать сценарий о войне для многосерийного фильма, и тот написал «Штрафбат». Тема, совершенно новая для нашего кино, более того, о штрафниках вообще предпочитали не говорить. До этого у меня не было никакого желания снимать фильм о войне, но когда мне дали сценарий, и я прочитал первые три серии, я понял— это именно то, что мне было бы интересно делать. Работал напряженно, стремился в пределах предложенного материала сказать о войне максимально.

Штрафники тоже вложили свой кирпичик, и не один, в фундамент будущей Победы, но оказались забыты. Их могилы неизвестны, все эти годы ими никто не интересовался, даже военные историки. Мне захотелось восстановить справедливость и напомнить об этих людях, «приговоренных» к подвигу. У них просто не оставалось ничего, кроме того, чтобы пожертвовать собой ради Победы. Впереди—немцы, сзади—заградотряды НКВД. Выбора не было: «Ни шагу назад!»

Что примечательно, наш фильм нашел отклик у разных поколений зрителей, смотрела его и молодежь. Оказалось, не только «Бригада» им интересна! На Российском канале рейтинг у «Штрафбата» был даже выше «Идиота». И, хотя я понимаю, что рейтинг—не всегда показатель качества, но, во всяком случае,—это точный показатель зрительского интереса, а для нас это было важно.

 

Самое большое впечатление на меня произвели «Летят журавли», я об этом уже не раз говорил. Хотя этот фильм трудно назвать военным. А вообще есть огромное количество прекрасных фильмов, связанных с войной, скажем «Ватерлоо» Бондарчука. Или такие выдающиеся картины, как «Иваново детство», «Пепел и алмаз», «Канал». То прошлое, что связано у нас с войной, не фальшиво, и поэтому и фильмы, которые снимались о ней, как правило, были искренними, сильными, тем более что зачастую их делали люди, прошедшие войну.

Вот я недавно пересмотрел картину Трегубовича о танкистах. Раньше казалось—самая обычная, рядовая, а сейчас я смотрел ее с удовольствием, с сердечным дрожанием: какая она нежная, правдивая, сложная. А сколько еще таких лент, которые в момент выхода не имели оглушительного успеха, а с годами в силу своей изначальной нефальшивости набрали внутреннюю силу и до сих пор достойны нашего внимания.

Еще я назвал бы «Солдаты» Иванова, замечательные картины Турова и потрясающую, невероятной мощи картину Арановича «Летняя поездка к морю». «Торпедоносцы» тоже неплохи, но «Летняя поездка к морю» круче всяких «Торпедоносцев». Да что говорить, военная тема—редкая щель в нашей истории и в нашей жизни, где абсолютно нефальшивое событие вызывает в ответ нефальшивый человеческий и художественный отклик.

Из фильмов, снятых во время войны, я бы упомянул «В 6 часов вечера после войны»—совершенно фантастический эксперимент. В 1944 году Пырьев так срежиссировал празднование окончания войны, что потом Сталин по его фильму поставил свой праздник Победы!

А вот современные фильмы о войне мне не очень нравятся, особенно сделанные молодыми. Правда, я не видел «Свои», но «Звезду» видел. Лебедева я чрезвычайно ценю, у него превосходный кинематографический вкус, но в «Звезде»—уродливая ориентация, что-то типа: «Сделаем нашу войну похожей на американскую во Вьетнаме! Пусть все взрывается, как у Копполы, пусть звучит “Полет валькирий”»… Эта холуйская тенденция в Конотопе делать, как в Голливуде, очень мешает тем, кто сегодня собирается снимать фильмы о войне. Да, американские картины сделаны эффектно, с видимостью правды, но именно видимостью—потому что на самом деле эта эффектность фальшивая, проникающая сладким ядом в сознание зрителей. Нам надо не на американцев оглядываться, а вспоминать капитана Тушина, иначе ничего в нашей войне не понять… Мы все соревнуемся с американцами, но, если подумать—на хрен они нам вообще нужны?

Сам я одно время тоже собирался снимать военный фильм— мы с Геной Шпаликовым, если не ошибаюсь, в 1974 году, написали сценарий, он назывался «Все наши дни рождения». История была чисто шпаликовской—из того времени прилетал самолет сюда, к нам… Картину закрыли, и до сих пор для меня это свежая рана. Закрыли ее, конечно, за дело—она была для того времени очень странной—герой, которого должен был играть Смоктуновский, праздновал свой юбилей, не помню, то ли 40-летие, то ли 50-летие, и вдруг осознавал, что самые счастливые дни провел на войне. Представляете? Научный работник, у него хорошая семья, все в жизни складывается удачно, но это именно удачи, а счастье было связано с войной. И он уходит из дома.

Мы отдали сценарий в Госкино, Ермаш вызвал меня и сказал: «Ты что, озверел? Думаешь, мы можем выпустить картину о том, как народ был счастлив на войне, а потом попал в царство фальшивых ценностей?»

Сколько лет прошло, а тот замысел у меня не перегорел, может, я еще вернусь к нему. Скажем, лет пять назад такой фильм трудно было бы снять по производственным причинам—ну, как я тогда мог поставить бомбежку Тамани? А сегодня такую съемку организовать возможно. Только вот Смоктуновского никто не заменит… Он понимал, что такое пройти войну и тюрьму, и еще ему была присуща особая нота—он мог естественно сыграть некий сознательный идиотизм. Такого публичного идиотизма как способа жизни в современных актерах не найти.

Еще я давно уже обсуждал с покойным Валей Ежовым одну гениальную историю, абсолютно подлинную—об отряде штрафников, которые прошли всю войну, привыкли к смерти, и вдруг, уже под Берлином, в предвкушении Победы среди них нашлись люди, почувствовавшие невозможное до того желание выжить, и сломались. Там было много интересных соображений о природе войны и вообще о белом свете. Мы начали писать, и неожиданно Валя умер…

Вы знаете, иногда я смотрю в альбоме фотографии военных лет—мамы, отца, они все безупречны. Безупречное художественное произведение. Но война закончилась, и сразу от семейных фотографий повеяло мещанством. Оно было во всем, начиная с фигурно обрезанных краев карточек. Вот я стою в берете, песочное пальто, свитер с оленями… Мещанская картинка! А на военных карточках—только посмотрите, как свитера носили под кителями офицеры, как выглядела их форма, как лежали на плечах погоны… Что-то во всем этом было настоящее.

А насчет того, будет ли военное кино востребованным—сложный вопрос. Думаю, фуфло американское востребовано будет. Знаете, когда мы работали с Ежовым, я как-то сказал ему: «Слушай, все эти воздушные бои можно потрясающе сделать на компьютере, ноги на педалях, дырки от ран, горящие самолеты. Здорово получится!» Но, говоря это, я уже понимал, что в таком случае мы сделаем пошлый, постыдный фильм, который при этом страшно заинтересует зрителя.

Помню, как я приставал к Окуджаве: «Булат, ты прошел от Арбата до Берлина, расскажи, наверное, это было колоссально интересно». Окуджава сразу мрачнел: «Отстань от меня, нечего рассказывать. Война—это каждодневная гадость, чудовищная мерзость. Больше ничего». В этих словах— правда. А в замечательной компьютерной графике, с помощью которой можно сделать захватывающие дух сражения, правды нет. Несложно просчитать интерес зрителей, но почему-то при этом всегда попадаешь в царство свинства и галиматьи. А как только начинаешь думать и снимать нормально, результат оказывается вне зрительского интереса. И, хочешь—не хочешь, приходится выбирать.

Но все-таки, черт его знает, как оно будет на самом деле. Ведь мы в течение 15-ти лет выгоняли из кинотеатров наших зрителей, наконец, выгнали их, потом заполнили кинотеатры американской продукцией. Я прочитал у Дондурея: «Американцы вытащили за уши наше кино из болота». Немыслимо! Вытащили наше кино из нашего болота и поместили его в ситуацию некоего эксперимента, никак не связанного ни с Россией, ни с русским сознанием.

В кино ходят молодые люди, они смотрят насквозь фальшивые американские фильмы, и никто из наших кинематографистов даже не думает о том, что правду тоже можно сказать интересно, не думает и не пробует ее говорить. Дело идет к сплошному компьютерному аттракциону.

 

Какие фильмы о войне понравились в последнее время? «Лето 44-го» по Богомолову. Очень хороший. Месяца через два после первого просмотра я пересмотрел его по телевизору, и впечатление оказалось таким же сильным. Что в нем зацепило? Во-первых, его интересно смотреть, прелестная игра актеров, замечательная съемка, абсолютная достоверность материала. Я сам в армии служил и воевал, поэтому сразу почувствовал себя одним из его героев. Кроме этого фильма я мог бы назвать еще много понравившихся картин о войне, но этот действительно «встряхнул». И такой важный момент—довольно редко бывает, чтобы враги показывались так правдиво, без малейшей карикатурности.

Война дает острый, жестокий материал, в котором кипят человеческие страсти, герои проявляются максимально, возникает настоящая драматургия. В военных фильмах всегда стоит вопрос жизни и смерти, потому даже при наших цензурных условиях сфальшивить в них было трудно— надо быть абсолютно бездарным режиссером, чтобы у тебя не получился военный фильм.

Та же Америка снимает огромное количество военных фильмов, прославляя американский флаг. И у нас, без сомнения, будут сниматься фильмы о войне. Надо верить в свою страну. Фильмы о Великой Отечественной эту веру в зрителя вселяют.

 

Я не понимаю, что такое военный фильм. Есть хорошее кино и плохое. И есть то, что вообще к кино отношения не имеет, хотя этот продукт и может идти в кинотеатрах или показываться по телевизору.

Но, если говорить о тех фильмах, которые так или иначе рассказывают о войне, то, естественно, я ценю те, которые любят все зрители: «Летят журавли», «Балладу о солдате»—великие фильмы, но не потому, что они сделаны о войне, а потому, что их снимали выдающиеся кинематографисты, умеющие свои чувства и размышления облечь в блестящую кинематографическую форму, находившую отклик у зрителя. Я бы мог назвать более десятка подобных картин, сделанных на военном материале, как российских, так и зарубежных. И, повторю, дело не в материале, а в его трактовке.

В этой связи не могу не вспомнить роскошный постановочный американский фильм «Самый длинный день», которому наше тогдашнее начальство очень желало что-то противопоставить. Он стоил бешеных денег (маленькие эпизоды играли такие звезды, как Лив Ульман) и пользовался большим успехом на Западе. К счастью, «Самый длинный день» оказался в числе тех фильмов, что дозировано показывались советским кинематографистам с целью освоения ими новых кинематографических достижений. Действительно, в профессиональном плане из этой картины было что извлечь.

Съемки поражали масштабностью, декорации, реквизит были замечательными, целый ряд технических задач был решен просто блестяще. Только представьте—построили голландский город—со всеми деталями, и на наших глазах он превращался в руины. Хорошо помню кадр, как танк въезжал в жилой дом. Или, как в небе с самолета выпрыгивали десантники. Сотни парашютистов приземлялись на землю. Здорово!

Тем не менее, я не думаю, что эта картина сильно затрагивала чувства зрителей. Ее драматургия, как и у всякого крупномасштабного полотна вроде нашего «Освобождения», хромала. Масштаб постановки всегда вынуждает режиссера жертвовать характерами персонажей, разработкой человеческого поведения на экране. И большой художественной ценности «Самый длинный день» иметь никак не мог, так же как и «Падение Берлина».

Не надо забывать и то, что, когда мое поколение взрослело (а это 60–70-е годы), вышел целый ряд блестящих картин на военном материале, скажем, пацифистский фильм Бернгарда Викки «Мост», сделанный в традиции «На западном фронте без перемен» (я имею в виду и Ремарка и экранизацию Майлстоуна),—о том, как несколько парней обороняют мост в уже обреченном городе. Бессмысленно погибая, эти мальчишки несмотря ни на что пытаются остаться людьми.

А замечательная картина Уайлдера «Лучшие дни нашей жизни» стояла у меня перед глазами, когда я снимал «Белорусский вокзал». Но Уайлдер взывает к американским ценностям, не избегая при этом пошлости. Я хорошо запомнил сцену, когда после драки герой осторожно поднимает с пола значок, изображающий американский флаг (это всё на крупном плане), и аккуратно прячет его в карман. Мне, человеку, воспитанному в советской системе и потому в юности ненавидевшему всякие нарочитые проявления патриотизма, казалось постыдным, что такой большой художник включил в свой фильм чисто идеологический кадр, я был уверен, что любовь к отечеству можно выразить художественно, а не идеологически, через те чувства, которые испытывают персонажи.

И еще я хорошо запомнил, как в детстве попал на французский фильм, который назывался «Их было пятеро». Как сейчас понимаю, он был достаточно пошлым, но в кинематографическом плане интересным.

Вообще, все наиболее запомнившиеся мне фильмы были построены, в сущности, на том же, на чем потом строился «Белорусский вокзал»—они рассказывали, как люди, воевавшие вместе, после войны теряют ощущение братства, их пути расходятся, социальные противоречия ставят между ними, казалось бы, непреодолимую преграду… Эта тема всегда волновала меня. Но точно так же она могла быть связана не с войной, а, допустим, с какими-то социальными изменениями в обществе.

Мои впечатления от картин, которые я вам назвал, в общем, не менялись. Хорошее кино должно запоминаться с первого раза и на всю жизнь. У тех картин были явные кинематографические достоинства—тонкость режиссерской разработки, прекрасное операторское мастерство, прекрасные актеры и тому подобное. Но моя оценка их, конечно, с годами менялась, ведь те же «Летят журавли» я впервые увидел в 16 лет, с тех пор пересматривал их много раз, да и сейчас, когда «Журавлей» показывают по телевизору, сажусь с кем-нибудь из моих детей смотреть снова. Поучительное зрелище! Каждый раз нахожу для себя что-то новое. С годами начинаешь выделять совсем не те сцены, которые поражали твое воображение в юности, естественно, по-другому относишься и к своим детским оценкам.

Если раньше меня, как и большинство зрителей, в «Журавлях» потрясала смерть Бориса с крутящимися березами, то сегодня больше интересна сцена, когда Меркурьев кричит: «Марк!»,—возмущенный тем, что тот обманом получил бронь. Марк в это время появляется сзади, и Меркурьеву приходится оборачиваться к нему. Мизансцена выстроена режиссером блестяще—с учетом комического таланта Меркурьева, который в драматическую сцену легко привнес гротеск. Разумеется, когда я впервые смотрел, я не мог оценить тонкость ее построения, так же как и многое другое в этой замечательной работе Калатозова и Урусевского.

А оказали или не оказали те фильмы, о которых я говорил, на меня влияние, мне судить трудно. Что касается самой войны, то когда она началась, мне было три месяца, своего папу я впервые увидел, когда мне исполнилось уже пять. Я, как и все мое поколение, формировался в атмосфере войны. Приход с фронта живого папы был огромным счастьем и огромным социальным преимуществом—большинство моих сверстников этого были лишены.

Не надо забывать и того, что все лучшее в советском кино было сделано в рамках военной тематики, в ней единственной допускалась подлинная трагедия, совпадающая с трагедией общенародной.

Можно по пальцам пересчитать фильмы, рассказывающие о мирной жизни и являющиеся при этом настоящим искусством. У Райзмана были такие. У Калатозова (те же «Верные друзья»). Наше кино было в основном лживым, рассказывало ли оно о революции или о стройках. Чем поражала в первую очередь «Баллада о солдате» или «Летят журавли»? Не своими достоинствами, а отсутствием лжи. И зрители это чувствовали и ценили. У меня было типично советское воспитание: я был и пионером, и комсомольцем, но, как и многие, умел безошибочно отличать в фильмах ложь от правды. Ведь почему у неореализма был такой немыслимый успех на наших экранах? Я прекрасно помню, как с родителями, тогда еще молодыми (а мне самому было лет 10), ходил и на «Похитители велосипедов», и на «Нет мира под оливами», и на «Рим—открытый город». И после каждого сеанса мы—родители, наши друзья, соседи—долго обсуждали эти картины. Чем они поражали? Прежде всего своей правдой.

Потом, когда я уже стал режиссером, я прекрасно чувствовал, как у той же картины «Осень», у которой была тяжелая прокатная судьба, возникал мгновенный контакт со зрителем. Зрители понимали, что автор с ними, а не с властью.

И заканчиваю я тем, с чего начал—любой хороший фильм всегда будет востребован. Да, война—это огненный материал, богатый драмами и трагедиями. Но творчество того же Пети Тодоровского не устареет не потому, что он снимает на военном материале, а потому, что о войне он рассказывает талантливо, умно. И главное в его фильмах не то, что они про войну, а то, что они про людей. Сам по себе материал на востребованность или невостребованность фильма влиять никак не может. Вспомните хотя бы «12 разгневанных мужчин». Казалось бы, что такого особенного—сидят 12 человек и обсуждают приговор. А оторваться от этого невозможно.

«Востребованность», «невостребованность»—это ярлыки, которые навешивает критика. Стоит придти настоящему художнику и взяться за самую невостребованную тему, и она тут же окажется невероятно популярной.

 

В детстве для меня самыми интересными были, конечно, военные фильмы, ведь вестернов и приключенческих картин выпускалось мало, все приключения на экране были связаны в основном с войной. Тогда даже ходила шутка: «Кино бывает хорошее, плохое и про войну». Самым любимым моим военным фильмом тогда был «Александр Невский», который вошел в историю киноискусства как один из первых масштабных патриотических фильмов, посвященных войне. Я его посмотрел лет в восемь, и он произвел на меня большое впечатление. Мы с мальчишками во дворе потом долго играли в «Невского». Я всегда был Василием Буслаем, которого в фильме играл Охлопков, он мне очень нравился, так же как и сам Невский Черкасова. Слова: «Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет» стали у нас поговоркой. Сейчас трудно передать мои детские впечатления, могу только сказать, какие кадры особенно запомнились—тот, например, где рыцари детей в огонь бросали…

А позже, уже в школе, я посмотрел «Освобождение»—тогда было принято коллективное посещение таких картин, и мы с классом тоже ходили. Мне понравилось. Уже то, что немцев не выставляли дураками, вызывало доверие. Помню, как немецкий генерал после проигранного сражения под Курском отошел в сторону и застрелился… Я впервые увидел на экране, что у немцев был свой кодекс чести! Хотя, конечно, сейчас я понимаю, что большой художественной ценности фильм не имел, но на нас, детей, он производил сильное впечатление масштабностью самих съемок—огромное количество танков, самолетов, войск… И, несмотря ни на что, я до сих пор его уважаю.

Я очень люблю, когда в первых числах мая по телевизору начинают показывать старые советские военные фильмы. Смотрю их с удовольствием (в последнее время мне особенно полюбились «Два бойца» с Бернесом и Андреевым), хотя и знаю наизусть содержание, и пленочка у них поцарапана—все равно они выигрывают на фоне грамотно снятых американских боевиков, в которые вбухано много денег и в которых играют шикарные актеры. Вообще, хочу сказать, что старые советские военные фильмы, в отличие от современных про ту же Чечню, воспитывали у зрителя патриотические чувства. Я смотрел их и гордился своей страной, нашей армией, тем, что я русский. Пусть сюжеты были надуманными, все равно они вызывали в нас это чувство гордости. По большому счету мое поколение воспитывалось именно на этих фильмах. Многие кадры из них просто «въелись» в память. Начинаешь работать, и они совершенно непроизвольно всплывают перед глазами. Вообще, творчество любого человека—это часть его жизни, его воспитания, его образования. Я воспитывался на тех фильмах, значит, и на мои работы они оказали свое влияние…

И вспомните, ведь в армию тогда не боялись идти. Для молодых ребят она не была стихийным бедствием. Наверное, как раз благодаря патриотическому воспитанию, агитации, и в этом не было, на мой взгляд, ничего плохого. Я сам служил, правда, не рядовым, а офицером, после института. А посмотришь наши фильмы о Чечне, и что-то не тянет идти в эту армию…

Насчет того, будут или не будут востребованы военные фильмы… Чем больше времени проходит от последней войны, тем больше фильмы, которые снимают о ней, приобретают приключенческий характер. Так происходит всегда. О революции в 60–70-е годы снимали уже, как правило, приключенческие фильмы: «Достояние республики», «Зеленый фургон»… Мощную драматургию заменил романтический ореол. Думаю, и с фильмами о Великой Отечественной произойдет та же история—будет больше романтики и приключений.

А из уже снятых, наверное, всегда будет смотреться «Иваново детство», фильм на века; «Семнадцать мгновений весны», тоже вечный фильм, его вполне можно крутить по телевизору каждый год—стопроцентно выдержан формат сериала, великолепная игра актеров, да, наконец, просто хорошее кино. Наверное, будут смотреть и другие картины, во всяком случае, люди, изучающие кинематограф. Но, вообще, хочется, чтобы не было больше ни войн, ни военных фильмов…

 

Первый фильм о войне, который я запомнил еще с детства—«Машенька», хотя война там только в последних эпизодах, но в моей памяти это фильм, посвященный войне. Совершенно замечательный. Подкупающее обаяние человеческих характеров и щемящая история, сделанная на тончайших психологических нюансах. Там ведь ни мощных сцен, ни открытой, страстной любви, с поцелуями, постельными сценами, всё очень тонко, нежно. И вот парадокс—страстей нет, событий почти нет, а драма и настоящая любовь есть…

Позже, уже студентом, я увидел картины Германа, и они произвели на меня большое впечатление. Что интересно, при всех достоинствах Озерова (а он сам воевал), я не верю в ту войну, которую он показывает на экране, а Герман, знающий о ней понаслышке, рассказывает о ней так, что я смотрю на экран, открыв рот, понимая, что вот это—правда, вот настоящий реализм. Так войну до него никто не снимал. Как ему это удается? Что у него за интуиция? Он гений, что и говорить.

Время, когда Герман снимал «Проверку на дорогах» и «20 дней без войны», пришлось на мою юность, я хорошо помню, что тогда просто сказать правду было поступком. Поступком эстетического порядка, ведь мы, смотря фильмы, получаем удовольствие еще и от того, что кто-то остается честным, неподкупным, не боится быть самим собой. Назову еще «Летят журавли» Калатозова… Да очень много было интересных фильмов. Трудно найти в нашем кино другую тему, в которой кинематографисты добивались бы таких же больших успехов.

Думаю, что со временем все фильмы устаревают, но такие, как «Машенька», или «Баллада о солдате»—меньше других, потому что они по форме сделаны очень просто. Быстрее всего устаревают фильмы, формально «продвинутые», насыщенные находками или злободневным материалом. А то, что сделано просто и с хорошей актерской игрой, что без особых затей рассказывает о человеческих судьбах, живет гораздо дольше.

Мое отношение к фильмам Германа не менялось. Я недавно, например, не отрываясь, смотрел по телевизору «Проверку на дорогах», не самую «громкую» его картину. И еще раз убедился в том, что она не устарела, что Герман гениальный режиссер, а Быков—гениальный актер… Но, конечно, я понимаю, что для нового поколения эта картина не говорит столько, сколько может сказать мне.

Оказали ли военные фильмы на меня какое-то влияние—не знаю, я не анализирую свои картины, это дело кинокритиков, но могу сказать, что на меня свое влияние оказала жизнь моего отца, не столько его фильмы, как то, что он мне рассказывал (а он был замечательным рассказчиком), что рассказывали его друзья, которые прошли вместе с ним войну. Это было для меня действительно святым. Сказать, что в нашем доме присутствовала атмосфера военных лет—значит, не сказать ничего. Эта тема была одной из самых главных в нашей жизни, я был, буквально, пропитан ею. Знаю огромное количество историй—драматических, трагических, забавных—которыми мой отец был переполнен. Они навсегда врезались в мою память, начиная с истории о том, как он пытался в 50-е годы получить разрешение на постановку «Звезды» Казакевича. К сожалению, отец был всего-навсего ассистентом режиссера и его желания никого не интересовали, как бы серьезно он сам к этому замыслу ни относился.

У него было в запасе огромное количество новелл, из одной из них и родилась, кстати, «Баллада о солдате». А многие так и остались незаписанными. Война—тот период его жизни, когда отец был наиболее адекватен себе что ли… Это как мембрана, в те годы жизнь ощущалась как бы «на острие».

Так что про войну я очень много знаю, и никогда не буду про нее снимать—не посмею…

Будет ли военный фильм востребованным или нет—ответить не могу. Это вопрос в пустоту. Что мы можем сказать о будущем, если никто не знает, что с нами случится завтра? Вот сегодня, да, общество повернулось к военной теме: во-первых, оно ностальгирует по старым фильмам, во-вторых, ностальгирует по героике, которой сейчас нет. Побед у нас нет никаких. Даже в футбол наша сборная не может выиграть! И фильмы о Великой Отечественной компенсируют это отсутствие героического момента в нашей жизни. Ни Афганистан, ни Чечня этого компенсировать не могут. Только та святая война, на которой народ действительно показал лучшие свои качества, способна заполнить эту пустоту, как то произошло, на мой взгляд, в том же «Штрафбате» Досталя. Для телевизионного проекта—это высоко-художественная история…

 

К сожалению, военная тема в нашем искусстве—одна из самых главных. Мы не умеем так говорить о мирной жизни, как умеем рассказывать о войне. Она сильный катализатор для концентрации и проявления человеческих эмоций. Перед лицом смерти человек предельно раскрывается, пытаясь понять, зачем живет, чему служит. Все страсти «оголяются», те глупые вещи, которыми так заняты люди в мирное время, становятся неважными. В обычной жизни человеку трудно проверить, насколько правильно он живет, приносит пользу или нет, а в обстоятельствах войны все сомнения отпадают: самое страшное—умереть ни за что, а тут он точно знает, что живет и умирает не зря. И начинает по особому ценить время, зная, что его у него очень мало, и он может не успеть долюбить, доделать свои неотложные дела…

При советской власти была глубочайшая цензура абсолютно на всё, но в фильмах о войне позволялись определенные допуски. Поколение, прошедшее ее, остро чувствовало, что в нашей жизни все идет не так, как надо, что все, во что оно верило, осталось только на словах, а не в жизни. Тема войны как раз дала возможность целому ряду художников кино проявить и иносказательно обобщить такие вещи, о которых на материале мирной жизни им бы никто не позволил говорить.

Поэтому возник Чухрай, а вслед за ним плеяда режиссеров, снимающих военные фильмы. Вспомните хотя бы «Мир входящему» Алова и Наумова, с моей точки зрения, лучшую их картину. Она была построена на абсолютно правдивых событиях, на настоящих человеческих переживаниях. Все было сделано с той степенью человеческой правды и достоинства, которые искусству совершенно необходимы. То же самое могу сказать и о картине Калатозова…

Что интересно, о войне иногда снимали люди, никогда ее не видевшие, но, тем не менее, знающие столько и так понимающие ее, как не понимали бывшие фронтовики. Конечно, на эту тему снято и огромное количество фальсификаций и такое же невероятное количество агиток и пафосных картин, приукрашенно рисующих войну такой, какой ее хотели видеть «генералы», считавшие, что это они ее выиграли. Но сам материал всегда мгновенно выявлял фальшь и дилетантство.

А тот же Чухрай, прошедший войну, все понимал и умел сказать правду. Тот же Юсов, который застал войну мальчиком, навсегда запомнил ее, как трагический длинный фильм—в его сознании запечатлелись «кадры» из него, Вадим Иванович мне часто об этом рассказывал, и думаю, именно из-за этого он и стал оператором.

Парадокс—такое ужасное событие в жизни людей, как война, родило такое количество талантов. С одной стороны, война обесценивает человеческую жизнь, с другой—появляются люди, становящиеся совестью нации, художники, которые приводят все понятия в порядок. Лёша Герман из таких людей. Войну он показывает отраженно, никаких сражений, но его картины берут тебя за сердце, ты всё понимаешь, переживаешь страдания героев, как свои собственные. А смотришь фильмы Озерова—танки, танки, танки… Они двигаются туда, сюда, и ничего не происходит. Генералы отдают приказания, куда-то бегут солдатики… Только отдельные эпизоды и спасали его эпопеи от полного провала. Вообще, я думаю, что подобные кинополотна в стиле Грекова адаптируют зрителей к военному кошмару, вместо того, чтобы внушать, насколько античеловечна любая война.

Оказали ли военные фильмы влияние на мое творчество? Да, оказали, как оказывают они влияние на любого человека, который занимается кино— своей образностью, своей яростью, любовью и темпераментом. Кроме всего прочего, война в кино—это еще и масштаб. Я имею в виду не тот масштаб сражений, что был в озеровских фильмах, а масштаб человеческого горя и страданий, масштаб всей человеческой жизни, ее сути. На военных фильмах воспитывалось целое поколение людей, сформировавших потом эстетику нашего кинематографа.

 

Я родился на Колыме в 1937 году. Начало войны как раз пришлось на мое детство, у меня было чувство, что она—естественное состояние жизни. И так как человек живет детством, то война и осталась самым ярким моим впечатлением. Все вокруг говорили только о ней, страдали и трудились для того, чтобы победить. Перед художественными фильмами обязательно показывали хронику, плакаты в клубах, афиши в кинотеатрах, карты на стенах в школах—всё говорило о войне.

День Победы в 1945 году меня потряс—вдруг наступила жизнь, в которой войны нет. Это не укладывалось в голове… В 1946-м мы приехали в Москву. Как праздновали 9 Мая! Прожектора на Красной площади высвечивали портрет Сталина, Парк культуры и отдыха заполнен огромным количеством людей в военной форме, все радуются, танцуют, поют—настоящий карнавал.

Потом, уже в мирное время, эта действительно великая война возвращалась к нам в фильмах (и долго еще в искусстве она была главной темой, вообще, к войне художники охотно обращались во все годы советской власти). И получилось, как будто она никуда не уходила. Тем более что вскоре мы стали жить под угрозой новой, атомной катастрофы—атомные бомбы, взорванные в Японии, родили предчувствие грядущего Апокалипсиса. Мы боялись, что атомная бомба может уничтожить всё.

После XX съезда военная тема в кино и литературе модифицировалась— от торжественной, мощной победоносной войны пришли к камерной, сузившейся до «окопной правды», до «окопного» человека. Огромный качественный скачок от государственного соцреализма к обыкновенному реализму, в центре внимания которого—маленький, простой человек. На студии имени Горького сделали «Дом, в котором я живу», на «Ленфильме»— «Солдаты», публиковалась некрасовская проза, и так далее. Лариса Шепитько сняла «Восхождение», Элем Климов—«Иди и смотри». Уже на излете советской власти вышли грандиозные «Торпедоносцы» Арановича. На ленинградской студии один за другим выходили достоверные, реалистические фильмы по-настоящему мирового уровня.

Я часто думал: как повезло моему поколению, что оно не воевало, что после второй мировой войны мы долго жили достаточно стабильной жизнью. И вот она кончилась. В последние десять лет у нас начались так называемые «малые войны». Это как малые пожары—горят отдельные дома, отдельные улицы… А во время Второй мировой горели города, области… В ее огне сгорали целые нации. Но ведь и наши малые войны в один момент могут вырасти в огромный Апокалипсис. Человечество всячески заботится о своих сиюминутных интересах и забывает, что при этом теряет способность управлять будущим…

Война, как и жизнь, имеет множество граней, и каждый новый фильм открывает в ней какую-то новую грань. Если бы был Музей войны, то в нем были бы фильмы разных лет, снятые разными поколениями режиссеров, в том числе, и такие, как «Падение Берлина». Из отдельных фрагментов обязательно сложится целое.

Толстой написал «Войну и мир» через много лет после описываемых им событий. В литературе очень важна дистанция, а в кинематографе каждое поколение осмысливает войну по-своему, открывает и утверждает в связи с ней свои ценности. Но всегда основным была гуманистическая функция этих картин. В них всегда было сострадание, сочувствие к людям и понимание того, что войну выиграть необходимо. Альтернативы нет. Ни в одном советском фильме о войне не прозвучало, что война бессмысленна, что надо не воевать, а сдаваться противнику.

Герой в них не может избежать испытаний, причем он должен не только выжить, но и победить. Нравственно победить и остаться человеком. В этом особое достоинство наших военных картин.

Мое впечатление от них с годами менялось, ведь человек, как субъект восприятия, меняется—и его эмоциональный настрой, и система его ценностей. Но это не значит, что фильмы стареют. У меня много любимых военных фильмов—например, «Торпедоносцы», глубокий, психологический, с высоким гуманистическим потенциалом фильм, в котором проявлены не только человеческие характеры, но и менталитет нации, что и является особенностью настоящего искусства.

На меня самого военные фильмы, конечно, влияли. Нашему поколению они показывали, в какой степени человек способен преодолеть собственный эгоизм, собственный страх. В них отсутствуют полутона и компромиссы, которыми наполнена обыденная жизнь—человек находится в обстоятельствах, когда выбора у него практически не остается. Война учит его стойкости, принципиальности, смелости. И потому из кино она не уйдет никогда.

Правда, в середине 90-х годов произошел разрыв между поколениями, прервалась «связь времен». Именно тогда пропал интерес к военной теме— за несколько лет не сняли ни одного нового фильма! Да еще пытались переписать историю и гражданской, и Великой Отечественной войны. Но те поделки, с переиначенным взглядом на войну, никакого серьезного значения не имели. При всей девальвации ценностей, отношение к нашей Победе изменить не удалось, ее из нашей истории не вычеркнуть. И подвиг наших солдат никогда не будет забыт, пусть у нас ветераны и живут в гораздо худших условиях, чем ветераны в Германии…

Сейчас открылось много новой информации, публикуются мемуары крупных нацистских чиновников, появились документальные картины из Германии, и мы увидели нацию, которая нам противостояла, так сказать, «с того берега», как ни трудно нам это делать. Объективная реальность—не мы напали на немцев, а немцы на нас, это мы такой страшной ценой выиграли войну. Но среди молодых драматургов (а я за последние два месяца прочитал много сценариев, посвященных войне) появилась тенденция к примирению враждующих героев, острого ощущения зла и горя, которое несет с собой война, уже нет…

 

Именно военные фильмы стали не только вершиной нашего кинематографа, но заслуженно получили и мировую известность. Причем все лучшие фильмы о войне говорят не только о ней, война выводит их сюжеты на иной уровень, апеллируя к мифу и раскрывая при этом человеческую индивидуальность. Ведь она, случившаяся в разгар сталинского режима, многих «перевернула» и внутренне освободила. Произошло странное столкновение— наступление на индивидуальность и возможность этой индивидуальности максимально раскрыться на фронте.

Самое большое впечатление на меня произвела изумительная «Баллада о солдате», назову также «Летят журавли», «Дом, в котором я живу», «Судьбу человека». Ошеломительно-пронзительные фильмы. «Баллада о солдате»— картина простая, драматургически идеально сделанная—и Валентин Иванович Ежов, и Григорий Наумович Чухрай сами прошли войну, знали ее. Это важно. А какое потрясающее актерское попадание! Пара Ивашов—Прохоренко абсолютно точно создали образ времени. В этих прекрасных молодых людях—самое лучшее, что есть в душе каждого человека

В фильме «Летят журавли» было удивительное сочетание свежего языка, драматургии и актерского исполнения. Все получилось на острие максимального творческого режима. Совершенно гениальна Самойлова, которая сыграла так, как никто не смог бы. Жаль, что ее актерская судьба оказалась погубленной… Эту уникальную актрису надо было поддержать, не допускать столь свойственного русскому человеку самоуничтожения. А посмотрите на лица других героев—как они аристократичны… И Алексей Баталов, и Александр Борисович Шворин, сыгравший Марка (замечательный актер, вроде бы особо не выделяющийся среди других, но точный во всех нюансах своего поведения). К сожалению, у Шворина больше практически ничего заметного в кино не было. Конечно, «Журавли» интересны и особой насыщенностью изображения. Причем оно не самоценно, камера Урусевского—естественный элемент пластической структуры фильма.

Ну, а «Дом…»—картина странная, на первый взгляд, она совершенно элементарна и по языку, и по сюжету, но, несмотря на свою простоту, оказывает сильнейшее эмоциональное воздействие на зрителя. Не случайно ее так часто показывают по телевизору, и рейтинги у нее достаточно высокие.

При всей простоте сюжеты этих картин по-своему оригинальны и притчеобразны, а в самих фильмах (хотя они и не выходят за рамки соцреализма) воплощены лучшие достижения мировой кинематографической культуры.

«Судьба человека» более приземлена, более сюжетно-последовательна, и, тем не менее, сюжет, структура, сама пара «отец-сын», мотив потерянности и мечты найти в отце близкого человека, выводят картину за пределы локальной истории (между прочим, корни таких современных фильмов, как «Возвращение» или «Коктебель»—в «Судьбе человека»).

Я говорил о фильмах конца 50-х, а через несколько лет откровением для меня стало «Иваново детство». Вот такая выстраивается цепочка моих любимых «военных» фильмов. В «Ивановом детстве» ясно проявились характерные черты творчества Тарковского. Картина по-своему тоже проста, но при этом насыщена сложным поэтическим содержанием. Поэзия отца органично «вошла» в творчество сына, который генетически воспринял его поэтические образы. Вообще, простота свойственна лучшим военным картинам, вспомните «Восхождение» Шепитько—тоже потрясающий фильм, сюжет которого можно рассказать в нескольких словах.

Не могу не вспомнить и поразительный «Был месяц май» Марлена Хуциева, более обобщенный, но насыщенный теми же знаменитыми хуциевскими ритмами.

А «Зося» Богина! Мимо нее тоже нельзя пройти. Я до сих пор помню, просто физически ощущаю хрустальный мир этого скромного, камерного фильма, чувствую его особый воздух. Пола Ракса. Юрий Каморный, Георгий Бурков… Какие актеры! «Зося» продолжала ту же тему, которая присутствовала у Чухрая и Калатозова.

А майор Вихрь в исполнении Бероева! Если говорить о телевидении— таких характеров тогда просто не было. Странный, отрешенный ото всего герой Бероева существовал в особом, замкнутом мире. Медленные внутренние ритмы, сосредоточенность на самом себе. «Майор Вихрь»—пример того, как герой превращает сюжет из детективного в метафизический.

Но вот «Иди и смотри» для меня—триллер плохого вкуса, хотя, как и все фильмы Климова, он сделан мощно, в максимальном напряжении. Кстати, не случайно, этот фильм не получил ни у зрителей, ни у критиков такого отклика, как «Агония».

А в тех глобальных фильмах, которые снимал Озеров, при всем их объеме, при его умении управлять массами, не хватает психологической и мифологической глубины.

Не могу не сказать несколько слов о недавно вышедшем фильм Черныха и Месхиева «Свои». Он очень точно осмысляет войну с точки зрения современного человека, вместе с тем сохраняя традиции. Может быть, это первый фильм, который по-настоящему объективно показывает нашу войну.

На меня военные фильмы, безусловно, оказали свое влияние, и, думаю, не только на меня. Наверняка, и режиссеры названных мной фильмов влияли друг на друга. То эмоциональное воздействие, те трагические ощущения (а военные фильмы почти всегда трагичны, потому что, как правило, герои погибают), которые они несли, не могли никого оставить равнодушным. В лучших военных фильмах, которые стали вершиной не только нашего, но и мирового кинематографа, очевиден реальный масштаб войны.

И, как бы не отрекались молодые режиссеры от фильмов своих предшественников—от своей истории им никуда не деться, от нее не убежать. И, конечно, время от времени режиссеры будут возвращаться к этой теме. Она еще не раскрыта до конца.

 

Честно говоря, я не совсем понимаю, что такое военный фильм. Фильм на военную тему? Если так, то эти фильмы нужны, общество должно воспитывать защитников, то есть воинов, готовить их к будущей службе, и в литературе, театре и кино должны разыгрываться какие-то поведенческие модели армейской жизни.

Так уж устроено любое государство, что оно не может обойтись без войны, реальной или придуманной. Ничего в этом нет ни плохого, ни хорошего—это данность, и речь идет только о том, что нужно находить «золотую середину», создавая фильмы о войне.

Ведь, если сделаешь крен в одну сторону—начнется милитаризация сознания, связанная с милитаризацией государства. В результате сознание станет агрессивным, сориентированным на войну. Другая крайность—абсолютный пацифизм, в принципе нереальный даже во времена политкорректности. Всегда, даже, когда нет явных врагов, придумываются возможные противники и возможные войны, все равно какие—звездные, подводные. Безусловно, в фильмах о битвах с инопланетянами или морскими чудовищами происходит «обкатка» моделей реальных войн, и эти фильмы также направлены на воспитание будущих воинов. Ну, а на страже того, чтобы воспитание не доходило до милитаризации сознания, должен стоять здравый смысл творцов. Художники обязаны указывать обществу на опасность увлечения военными играми, пусть даже придуманными.

Из наших фильмов о войне на меня, тогда еще совсем молодого человека, наибольшее впечатление произвели «Летят журавли», которые были проникнуты отнюдь не военным пафосом. Впрочем, антивоенного пафоса не было тоже, а была правда характеров, неореалистический способ описания жизни. И настолько сильное художественное впечатление все это создавало… До сих пор в памяти смерть Бориса среди берез. В этом большом эпизоде всё—ужас войны, ее драматизм и трагичность… Конечно, замечательные фильмы и «Был месяц май», и «Проверка на дорогах», и «Порох», и те же «Солдаты»…

Великая Отечественная была для нашего народа глобальной катастрофой. Но как мало о ней написано! Быков, Гроссман, Кондратьев, Васильев, Некрасов, Астафьев, еще двух-трех крупных литераторов можно назвать, и, собственно, всё. Вроде времени уже прошло много, и с учетом этой временной дистанции можно было бы окинуть взглядом, прочувствовать, осмыслить то, что тогда происходило, но вот ведь не пишут! Поразительно. А в том, что написано, так много неправды, так много приблизительного. С годами вскрываются новые факты, но все это на уровне архивных находок, а художественных, образных открытий нет. То же самое и в кинематографе. Говоря о современных военных фильмах, я не могу сказать, что нахожу в них что-то для себя новое. Ощущение—все это я уже видел, об этом читал. Да, они хорошо сделаны, но открытий нет!

Что касается того, влияли ли военные фильмы непосредственно на то, что делал я сам—наверное, нет. Может быть, потому, что меня никогда не тянуло снимать о войне (ну, не называть же военной темой армейские эпизоды в «Параде планет»!). И уж тем более не хотелось что-то повторять, копировать. По крайней мере, до сих пор. «Время танцора» у меня тоже абсолютно антивоенный фильм, он о том, как сказал Фолкнер, что с войны нельзя придти победителем.

Захочу ли когда-нибудь снимать военный фильм? Дело ведь не в тематике материала, а в том, есть ли в нем потенциал чего-то нового, какой-то необычный характер, или возможности новой образности. Будет это на военном материале—пожалуйста, почему не снять? Все зависит от способов реализации темы. Именно это всегда интересно.

 

Наверное, самое сильное впечатление на меня произвела хроника «Япония в войнах»—уникальные съемки, среди прочего—камикадзе. Почти никто не знает, что Камикадзе—это имя тайфуна, который в свое время разметал монгольский флот, построенный китайцами. В Японии камикадзе—это подростки 14–16 лет. Видимо, взрослые были неспособны на то, на что решались они.

У нас такого документального кино не было—за этим слишком пристально следили. Правдивой хроники мало, вот парады—это да, а как жили люди в тылу—не снимали. Например, нет ни одного кадра Ташкента военных лет, и в Ташкенте для какого-то документального фильма недавно взяли несколько кусков из картины «20 дней без войны»—как военную хронику! Мне об этом сказал Алик Хамраев. Нет у нас практически и ни одного кадра, снятого в партизанских отрядах. Кинооператоры были достойными людьми и так же рисковали, как другие, но была четкая установка, что можно снимать, а что—нет.

Сами партизаны про себя говорили: «Мы живем на довольствии Адольфа Гитлера». Оружие у них было немецкое, одевались они в немецкие мундиры, немецкие штаны и немецкие сапоги, очень любили всякие цепочки и так далее. А перед камерой позировали в нашей военной форме или тулупах, с обязательным автоматом «ппш». По нашей хронике понять, как все было на самом деле, очень трудно—спасала немецкая гражданская хроника, вернее, своего рода научно-популярные фильмы, к примеру, «Преодоление дорог в России», где показывалось, как в распутицу возить на сцепке грузовики, как делать волокуши и так далее. Для нас было интересно, конечно не это, а люди, местные жители, которые стояли рядом и смотрели на эти волокуши, на заднем же плане виднелись дома—деревня или город. Кстати, вы знаете, что у нас нет ни одной съемки обычной жизни оккупированных городов? То, как горожане в прибалтийских городах приветствуют немцев, есть, а как эти горожане потом жили—нет…

Между прочим, отношение к хроникальным съемкам у немцев было точно таким же, как и у нас. Если брали в плен партизан, тут же объявляли, что схватили бандитов, и это сразу шло в хронику. Причем снимали, как перевозят пленных в автобусах! И обязательно среди пленных были люди с монголоидными чертами лица или с каким-нибудь уродством. Ни одного красивого русского в тех фильмах вы не увидите.

Из советских фильмов на меня огромное впечатление произвели «Живые и мертвые» Симонова и Столпера и даже их продолжение, несмотря на то, что оно было все изрезано. После этого Константин Михайлович сказал: «Столпер уже ничего не снимет. Они его сломали». Но и в продолжении есть очень неплохие сцены и очень неплохие актерские работы. Хочу назвать еще одну картину, по моим воспоминаниям, хорошую, но сегодня абсолютно забытую—«У твоего порога» Ордынского.

Почему мне эти картины всерьез запали в душу? Не знаю... Но я их пересматривал перед собственными съемками. На меня вообще военные фильмы оказали колоссальное влияние. Я в них жил. Настоящее военное кино очень люблю, и ненавижу фальшак. Сам я в первую очередь стремлюсь в будущей картине ощутить запах, добиться запаха подворотен, сырых дров в ленинградских квартирах… Для меня наивысший комплимент, когда пишут, что мои фильмы пахнут.

Современные фильмы о войне я, разумеется, тоже смотрю, но говорить о них не буду, это неэтично, потому что среди молодых—и мой сын, которого я очень уважаю, а он тоже снимает о войне. Или, нет, скажу о Диме Месхиеве—он обаятельный, добрый человек, но я считал, что как режиссер он давно закончился. На все мои вопросы: «Ну, зачем тебе это всё?»,—Дима отвечал: «Деньги, Алексей Юрьевич, деньги»… И вдруг такую «ракету» запустил, что все просто ахнули.

Но мне кажется, фильмы об этой войне скоро перестанут вызывать интерес. Ведь уже сейчас Ремарка, Хемингуэя, или те же испанские дневники Кольцова перечитывает только интеллигенция. Но следующая война (а она неизбежна—совершенно другая, очевидно, религиозная) вполне может вызвать новую волну военных фильмов.

А для меня война и Гулаг—это моя болезнь. По вероисповеданию я христианин, но верю в перевоплощения. Мне так часто снится война и Гулаг, что у меня возникло ощущение, что когда-то, в другой жизни, я там был… Я много читал сначала про немецкие концлагеря, потом про советские, прочел, наверное, все, что возможно. Одно время даже хотел снять фильм по произведениям Шаламова, но его наследница продала все права какому-то швейцарцу. Жаль… У меня еще были замечательные воспоминания бывшего заключенного с дикой фамилией Каганович. Я попробовал их «смешать» с рассказами Шаламова—здорово получилось, но тут стали поступать сообщения: этот рассказ продан, этот продан…

Во время войны мы жили в военном городке за Северным полярным кругом. Я каждый день видел, как летали торпедоносцы, как приходили конвои, на моих глазах возвращались с задания подводные лодки, а однажды приволокли итальянские трофейные линкоры, которые назвали «Мурманск» и «Архангельск». Я видел живого Головко—мы, трех-четырехлетние мальчишки, вставали по стойке «смирно», когда он проходил мимо… Это была моя жизнь, я из этого «вылупился».

И, когда я начинаю снимать свои фильмы, мое первое чувство—я попал туда, в свои сны. Это дико—но у меня много снов и про Сталина: мы встречаемся с ним во время войны, что-то обсуждаем. И все окружающие меня боятся, потому что Сталин ко мне хорошо относится! Хотя понятно, как я сам отношусь к нему.

На экране потом мои сны никогда не воплощаются, но ни одной картины я не снял, не включив в нее близких и дорогих мне людей—папу, маму, Светлану… Обязательно придумываю какого-нибудь персонажа, списанного с кого-нибудь из них, и вставляю в фильм. Например, в «20 днях без войны» Лия Ахеджакова играет женщину, которой муж прислал через Никулина свои часы. Она все переспрашивает у Никулина, что это значит, и никак не хочет понять, что мужа уже нет… Эпизода у Симонова не было, его написали мы со Светланой—это моя мама, а мальчик рядом, ее сын Вадик—я… А в фильме «Хрусталев, машину!» задействована вся моя семья—мама, бабушка, домработница, шофер.

И только в последней картине я конкретно ни от кого не отталкивался. Мне вообще сейчас очень трудно, во-первых, все-таки—фантастика, во-вторых, я потерял адрес, потерял глаза людей, для которых снимаю кино. Мне не для кого стало снимать. Нет Софьи Дмитриевны Разумовской, нет Илюшки Авербаха, нет Данина… Для кого работать? Для нашего ворья—неинтересно, а умные, интеллигентные люди в кино не ходят, у них денег нет. И по телевизору им моих фильмов не увидеть—того же «Хрусталева» показали в половину второго ночи, да и то с выгоревшей первой частью.

А вот французские критики включили «Хрусталева» в число 50-ти лучших фильмов за последние 50 лет, и по телевизору показали шесть раз. Не думаю, что к большому восторгу населения, но, тем не менее, показали. У нас же—мне вручают премию Путина и при этом не печатают ни одной копии фильма, нигде его не показывают… Причем и Голутве нравилась картина, и Медведеву, но не дали денег, и всё. Испугались! Кто-то им сказал, что Россия у меня показана не так, как нужно. А я считаю, что так. Пока мы не перестанем хвастаться, что мы Богом избранный народ, мы не сможем избавиться от всех наших неприятностей. Все народы Богом избраны!

Небольшие деньги нам тогда дал Михалков, мы перевели их на «Мосфильм», но, как оказалось, они не умеют черно-белый «кодак» печатать, и нашу пленку запороли, да еще сказали: «Если вы потребуете назад деньги, нам нечем будет зарплату платить своим сотрудникам». Представляете? В результате копии мне напечатал один новый русский, просто позвонил и сказал, что, зная всю эту историю, хочет оплатить печать.

Денег нет—именно поэтому я, наверное, никогда не вернусь к прежним неосуществленным замыслам, например, к той картине, которую собирался делать с Константином Михайловичем—о механике танка Т-34 (это был реальный человек), который прошел всю войну. Я тогда начал готовиться к съемкам, но мне их долго не разрешали. Конфликт заключался в том, что я хотел снимать только черно-белое кино, оно более жесткое по изображению, а от меня требовали делать цветное. Наконец, Симонов пошел в Госкино и сказал: «Война цвета не имеет»,—и пригрозил, что выйдет из редколлегии Госкино. Я получил нужное разрешение, но было уже поздно— Симонов умирал, а без него я снимать не хотел, понимал, что одного меня загонят в угол, и всё… Симонова любили все, работать с ним было бы гораздо легче (кстати, именно он снял с «полки» наши «20 дней без войны»).

Сейчас на такой фильм никто денег не даст, а их нужно много. Перед съемками фильма «20 дней без войны» Симонов познакомил нас с заместителем начальника генерального штаба, могущественным и добрым человеком, который обеспечил нас армией. А сейчас что?

Вообще усилиями наших руководителей культуры мы сильно «понизили» культурный уровень обыкновенного зрителя. Совершили такое небольшое преступление. Россия всегда отличалась несколько более высокой культурой, чем та же Европа, не говоря уже об Америке, но теперь мы сравнялись с ними. Чего добились этим? Ничего…