С именем драматурга, беллетриста и художественного критика Евгения Александровича Зноско-Боровского (1884–1954) читатели «Киноведческих Записок» познакомились при републикации его статьи «Об искусстве кинематографа» (№ 18), перепечатанной из пражского журнала «Воля России» за
1927 год, однако узнать что-либо об авторе им не было дано. Впрочем, не слишком информативны справки о нем и в исследованиях, посвященных русской художественной культуре первой трети XX века. Все это заставляет предварить нашу публикацию необходимым экскурсом в его биографию.

Е.А.Зноско-Боровский был уроженцем аристократического Павловска, и это многое объясняет в его судьбе и творчестве. В 1910-е годы он стал хорошо известен литературно-художественному Петербургу как галлизированный дэнди и завсегдатай «Бродячей собаки». Впрочем, сомнительная на общий вкус репутация «декадента» корректировалась его деятельной службой секретаря журнала «Аполлон» (1909–1912), к тому же регулярно выступавшего на его страницах с литературными и театральными рецензиями, а также известностью престижного драматурга, чью пьесу-стилизацию «Обращенный принц» в сезоне 1910 г. поставил Вс.Мейерхольд в «Доме Интермедий» в декорациях Сергея Судейкина[1].

Е.А.Зноско-Боровский был своим на Парнасе «Серебряного века»: он дружил со всеми его мэтрами и оставил свое имя в самых громких мифах этой культуры, например, в истории легендарной Черубины де Габриак: вместе с М.Кузминым он был секундантом Н.Гумилева на его дуэли с М.Волошиным на Черной речке 22 ноября 1909 г. Его перу принадлежала первая историко-литературная работа о творческой биографии автора «Александрийских песен»[2]. Добрую память о нем, спустя годы, сохранила, например, Анна Ахматова: «О Зноско А.А. говорила, что он в своем роде замечательный человек, рассказывала о том, как он был на Японской войне и вернулся с Георгиевским крестом; о том, какой он шахматист, о его произведениях — он был писателем... «Маленький, розовенький, курносенький... Николай Степанович любил его...» — задумчиво и, вспоминая, сказала А.А.»[3].

Свою воинскую храбрость Зноско-Боровскому впоследствии пришлось подтверждать не раз: с началом Первой мировой войны он отправился добровольцем на германский фронт, был ранен и вернулся в Петроград лишь накануне большевистского переворота. Волна красного террора, начавшаяся после покушения его друга Леонида Канегиссера на чекиста Моисея Урицкого[4], заставила Зноско-Боровского уехать на юг, где он, вступив в ряды Добровольческой армии, стал сотрудником ее отдела пропаганды.

В 1920 г., подобно многим, он попадает в Берлин, где возвращается к подзабытому занятию мирного времени — литературному творчеству. Его заметки и рецензии печатались в журнале «Русская книга» (позднее — «Новая Русская книга»), но вскоре Зноско-Боровский перебрался в Париж и быстро вышел там на первые роли в художественной жизни русской колонии. На протяжении 20-х годов он активно участвует в работе парижской Палаты поэтов и Союза молодых поэтов и писателей, выступает с публичными воспоминаниями об А.Блоке и И.Анненском, читает лекции о творчестве русских и еврейских поэтов и о русском театре, редактирует журналы «Театр и искусство», «Театр. Искусство. Экран» (1924–1925). Одна из страниц его парижской биографии связана с М.Цветаевой, которой он в январе и мае 1932 г. оппонировал на публичных выступлениях.

Имя Зноско-Боровского было хорошо знакомо и читателям эмигрантской печати по аналитическим статьям в толстых журналах «Воля России» и «Благонамеренный», посвященным русской литературе и театру: «Творческий путь Анны Ахматовой» (1923), «О Блоке» (1924), «Парижские поэты» (1926), «Театр без репертуара», «Немирович-Данченко или Станиславский» (обе — 1926), «Ревизор» у Мейерхольда» (1930) и др., а также по рецензиям в газетах «Последние новости», «Звено», «Дни», «Сегодня» и в журнале «Иллюстрированная Россия». В 1925 г. пражское издательство «Пламя» выпустило его книгу «Русский театр XX века» — исторический очерк российской драмы всех направлений и течений, сохраняющий свое научное значение и поныне. Однако, узкие рамки русской зарубежной печати были ему тесны и, подобно Андрею Левинсону, со второй половины 20-х годов Зноско-Боровский, в совершенстве владевший французским языком, переходит во французскую печать, причем эта часть его творческого наследия до сих пор совершенно не изучена[5].

Говоря о разнообразных талантах Зноско-Боровского, нельзя обойти вниманием страсть к шахматам, захватившую его еще в юности. В 1906 г. он получил звание мастера-профессионала этой игры (или искусства?), в 1911 г. стал одним из победителей турнира петербургских и московских шахматистов, время от времени публиковал свои теоретические штудии на страницах специальных изданий.

В эмиграции его интерес к этой игре приобрел особую значимость и стал еще одной возможностью для пропаганды русской традиции. Помимо шахматных отделов, которые он на протяжении многих лет вел в различных периодических изданиях, Зноско-Боровский основал Русский шахматный кружок в Париже, в 1927 г. получивший имя поэта, игрока-любителя и его близкого друга Петра Потемкина. Его страсть к шахматам была столь захватывающей, что Петра Потемкина. Его страсть к шахматам была столь захватывающей, что свой творческий вечер, прошедший 22 июня 1928 г., он тоже посвятил шахматам и привлек к участию в нем Сашу Черного, Дон Аминадо, поэта Михаила Струве, тогдашнего чемпиона мира Александра Алехина и еще немало других крупных фигур из мира художественной культуры Парижа. К слову говоря, присутствие выдающегося русского шахматиста на этом вечере было не случайным: их связывала многолетняя дружба, закрепленная не только совместными партиями[6], но и регулярными репортажами и статьями Зноско-Боровского о карьере Алехина[7]. Венцом этой шахматной темы в его литературном творчестве стала книга «Капабланка  и Алехин. Борьба за мировое первенство в шахматах» (Париж, 1927), посвященная историческому матчу двух легендарных гроссмейстеров, состоявшемуся в том же году в Буэнос-Айресе. Вот как, например, оценил этот труд знаток шахмат Владимир Набоков: «Зноско-Боровский, сам талантливейший игрок, пишет о шахматах мастерски. <...> Отмечаю необыкновенную живописность некоторых выражений автора и бодрый, крепкий темп всего изложения. Зноско-Боровский пишет о шахматах со смаком, сочно и ладно, как и должен писать дока о своем искусстве. Нижеподписавшийся скромный, но пламенный поклонник Каиссы приветствует появление этой волнующей книги»[8].

Последние годы Зноско-Боровского довольно типичны для многих его современников: с угасанием общей жизни «блистательного русского Парижа» в середине 1930-х годов он совершенно отошел от дел русской колонии, поддерживая письменную связь лишь с немногими друзьями юности (С.Маковский), а в годы нацистской оккупации включился в работу Сопротивления[9]. В 1954 г. после долгой болезни он скончался в санатории Блиньи под Парижем.

Наш беглый биографический очерк отчасти подводит к пониманию того, сколь органичным для художественных взглядов Зноско-Боровского был интерес и к кинематографу. Известной читателям «Киноведческих записок» статье 1927 года предшествовала другая статья Зноско-Боровского — об искусстве современной пантомимы (1924), в которой он типологически сблизил мастеров, выдвинувшихся в мюзик-холле, кинематографе и варьете, по признаку индивидуальной сценической выразительности и обосновал ее необходимость для всех сфер массового искусства. Художественная наблюдательность и прозорливость критика подтвердились и в том, что французские собратья Чаплина, о которых пишет Зноско-Боровский, со временем стали звездами экрана. В начале 1930-х годов Зноско-Боровский вновь вернулся к искусству экрана в связи с техническим прогрессом и эволюцией общих художественных вкусов, рассмотрев в одной из статей перспективы, открывавшиеся перед искусством экрана после прихода в него звука и цвета.

Обращаясь к хронологическому началу этого незаслуженно забытого фрагмента русской зарубежной киномысли, напомним читателям о том, что воззрения его автора весьма близки к взглядам на кинематограф Андрея Левинсона, что объясняется не только биографической общностью их петербургского прошлого, но и близостью эстетических позиций, в полной мере сохранившейся и в эмиграции. В дальнейшем мы обязательно вернемся и к другим статьям Е.А.Зноско-Боровского о кино.

Текст статьи «Три актера» воспроизводится по первоизданию в первом (и единственном) выпуске литературного альманаха «Записки наблюдателя» (Прага, 1924) с небольшими и потому не оговоренными орфографическими исправлениями.

 

1. Текст пьесы см. в: З н о с к о - Б о р о в с к и й  Е. Обращенный принц, или Любовь побеждает всё. — «Любовь к трем апельсинам. Журнал доктора Дапертутто», СПб., 1914, № 3.

2. З н о с к о - Б о р о в с к и й  Е. О творчестве М.Кузмина. — «Аполлон», СПб., 1917, № 4/5.

3.  Л у к н и ц к и й  П. Встречи с Анной Ахматовой. Том II. 1926–1927. Париж-Москва, 1997, с. 25.

4. З н о с к о - Б о р о в с к и й  Е. Поэт-мститель (Леонид Канегисер — убийца Урицкого). — «Иллюс-трированная Россия», Париж, 1928, № 49.

5.  Согласно упоминанию Юрия Терапиано, ему принадлежала объемистая теоретическая работа о семантике цвета в поэзии — «О красках у поэтов», оставшаяся неопубликованной. См. об этом: Минувшее. Исторический альманах. Вып. 24. СПб. – М., 1998, с. 276–277.

6. См. фото: Е.Зноско-Боровский играет с А.Алехиным. — «Синий журнал», СПб., 1911,
№ 21, с. 6.

7.  См., например: З н о с к о - Б о р о в с к и й  Е. Алехин в Париже. — «Последние новости», Париж, 23 января 1928 г., с. 1;   З н о с к о - Б о р о в с к и й  Е. Алехин — шахматный король. — Там же, 9 марта 1928 г., с. 2.

8.  Цит. по: Н а б о к о в  В л а д и м и р. Собрание сочинений русского периода в пяти томах. Т.2. СПб., 1999, с. 644–645.

9. См. об этом: К н у т Д. Собрание сочинений в двух томах. Т.2. Иерусалим, 1998, с. 405.