Есть такое выражение: для режиссера актер — это как краска для художника. Если определенной краски не найдет, не будет моря или не будет дерева. И розы невозможно покрасить, потому что нет этой краски. Кайдановский, мне кажется, был такой важнейшей краской для Тарковского. Он нес с собой, со своей личностью, своим лицом и тем, что за этим лицом стоит, настроение и ту странную метафизику, которую невозможно определить никаким образом. Когда был такой человек, такой актер, тогда Сталкер имел такое значение. А если бы был другой человек, того значения, которое так трудно уловить, которое за сценарием, за логикой, его бы не было. Это было возможно только потому, что нашелся такой актер, и режиссер так его использовал, так с ним обходился.

Можно сказать, что так часто бывает: таким был Мастроянни для Феллини, Макс фон Сюдов для Бергмана, были и другие. Но здесь эта связь, можно сказать, наиболее чистая, стерильная. У Тарковского актерские задачи очень жестко ограничены. Он не дает возможности выражать множественность чувств, у него нет спектакулярных… подчеркнуто театральных сцен. Но там есть личность Кайдановского, которая так видна в картине. Она несет мысль, несет настроение, в ней самой содержание. И так видно, что за этими глазами стоит. Это парадокс. С другим актером такой картины уже не было бы. Была бы другая картина.

Мы все помним эксперимент Кулешова, помним, как Мозжухин смотрел перед собой, и его лицо, которое ничего не выражало, обретало каждый раз новое чувство в зависимости от того, что было после монтажной склейки. С этого времени мы — все режиссеры — подозреваем, что переживания актера, его настоящие мысли и чувства не имеют большого значения. Мы очень поверили, что все лежит в монтаже, в сценарии, диалогах, действиях, но это не все правда. И пример Кайдановского — это пример против Кулешова, против Мозжухина в данном эксперименте. Есть что-то, чем живет человек, то, что он несет в себе. Это не обман, не ложь, это — правда. Кайдановский и в жизни жил в том духовном пространстве, печать которого была в его лице, его улыбке, его глазах. Я это почувствовал. Это редко, но бывает в кино. Тарковский гениально умел пользоваться этой личностью, он умел поставить ее в такие рамки, что это начинало иметь особое, метафизическое значение. И если бы не было такого актера, надо было по-другому строить сценарий, надо было доказывать и объяснять то, что у Кайдановского уже существовало в его взгляде, в его лице и в объяснениях не нуждалось. Кино, которое очень близко подходит к человеку, пристально вглядывается в его глаза, меньше врет. На сцене, в театре еще можно обмануть. Можно отойти от себя, сделать другое лицо, спрятаться за репликами и диалогами. Бывает, что Фауста играет пустой человек, и этого не видно потому, что он несет гениальный текст. В кино это невозможно, а у Тарковского особенно. Он так приближается к человеку, что обнажает физиологию мысли. Там уже сразу чувствуется интеллект, глубина, человечность. Так же как и любой обман, любая претензия. Тарковский пользовался Кайдановским, каким он был. Он не переделывал его, не строил личности Сталкера, потому что Кайдановский уже такой личностью был. И эта личность для рассказа о Сталкере была необходимой. Не только полезной, но необходимой. Нужно было только правильно направлять ее.

Я много раз встречался с Тарковским в Италии, когда он работал над «Ностальгией». Это были очень тяжелые для него времена, период огромного нервного напряжения. Вообще, «Ностальгия» была для него, может быть, самой трудной картиной. Он хотел снимать в ней Кайдановского. И, конечно, если бы в ней снялся Кайдановский, картина была бы совсем другая. Нельзя сказать: лучше или хуже — она была бы иная. Но этого Тарковскому сделать не удалось. Это трагедия для режиссера, если он обязан переделывать свой замысел. Но я уверен, что он переделал бы сценарий, многое снял бы по-другому, потому что его главный актер был другим человеком. Он имел бы нечто иное в глазах, в лице, в пластике. С точки зрения широкой публики, фильм, может быть, даже легче воспринимался. В Кайдановском та человеческая глубина, на которой основана эта история, обрела бы иной, более метафорический характер. Он более неземной, чем превосходный актер Янковский. Не знаю, в какой степени с Кайдановским эта картина была бы богаче смыслами — таких экспериментов и предположений не стоит делать даже в своей голове. Картина снята так, как снята. Она и так гениальная картина. А с другой стороны, очень жаль, что Кайдановский в ней не снялся.