Комплекс писем Елизаветы Сергеевны Телешевой Сергею Михайловичу Эйзенштейну за 1935–1942 гг.—один из важнейших источников для понимания обстоятельств как биографии, так и важных аспектов творчества кинорежиссера. Актриса и режиссер познакомились на съемках первой версии фильма «Бежин луг» (1935–1936), в которой Телешева снималась в роли председательницы колхоза. Во второй версии (1936–1937) этот персонаж был сильно омоложен, Елизавета Сергеевна не могла сыграть эту роль, но принимала участие в работе как консультант по работе с актерами (правда, неофициально). Эйзенштейн в свою очередь консультировал ее (тоже неофициально) по вопросам мизансценирования, когда Телешева ставила спектакли в театре. В период краха «Бежина луга» Телешева оказала Сергею Михайловичу необходимую тому моральную поддержку, пыталась ободрить его, когда он впадал в депрессивное состояние.

На «Александре Невском» она уже была включена в съемочную группу как консультант по работе с актерами. Фильм имел большой успех, как зрительский, так и официальный, и возвратил Эйзенштейна в режиссерскую элиту. Как ни странно, это сильно изменило отношения Сергея Михайловича и его «гражданской жены», которой в глазах окружающих выглядела Телешева. Этот этап можно назвать затянувшимся кризисом. Первое письмо, где Елизавета Сергеевна объясняла, чтo ее перестало устраивать в поведении по отношению к ней Эйзенштейна, датировано 31 мая 1939 годом. 10 декабря того же года она предложила Сергею Михайловичу расстаться.

Ниже публикуются 23 письма Е.С.Телешевой С.М.Эйзенштейну за период с 28 октября 1941 по 30 ноября 1942 года. Они выбраны нами по двум обстоятельствам: внешнему и внутреннему.

Внешнее—это бедствие, обрушившееся на нашу страну—война, развязанная нацистской Германией. В середине октября 1941 года, когда немецкие войска подступили к Москве, из столицы были эвакуированы многие культурные учреждения. В их числе была киностудия «Мосфильм», художественным руководителем которой до 6 октября был Эйзенштейн, эвакуированная в Алма-Ату. МХАТ, где работала Телешева, был отправлен в Саратов.

Эвакуация явилась испытанием, которое проверяло людей на прочность, как гражданскую, так и личностную. В частности, она выявляла природу человеческих связей: были ли они искренними, настоящими или союзы людей были временными, неустойчивыми, фиктивными. Этому испытанию подверглись и отношения друг к другу Елизаветы Сергеевны и Сергея Михайловича.

Для того чтобы понять, насколько внутренний их драматизм отличался от видимой другим идилличности, приведем сохранившиеся фрагменты письма, которое следует датировать концом 1940—началом 1941 года (сохранилась вторая половина письма, л. 3–4 по нумерации Телешевой; первая половина письма утрачена: во всяком случае, ее нет в архиве С.М.Эйзенштейна в РГАЛИ). Повод для написания этого патетического послания—последствия назначения Эйзенштейна художественным руководителем «Мосфильма» в октябре 1940, которое, по убеждению Телешевой, представляет большую опасность для него как Художника:

«Как можете Вы, какое Вы имеете право перед собой, перед страной, перед судьбой, щедро Вас наградившими, годами ничего не делать? Вы обязаны работать, а Вы стали на самую вредную позицию: “мне нечего ставить, я не имею интересной темы, я не буду ничего делать”. Ведь это бред, Вы, Эйзенштейн, обязаны давать стране прекрасные фильмы и постановки. А Вы? Вы стали администратором, улучшенным Славиным или Аннинским. Почему Вас туда послали? Потому что Вы не работаете как художник.

Сейчас еще Вас все уважают, пишут на первом месте, но если так пойдет дело, то Вы останетесь позади и талант Ваш, большой и необыкновенный, растворится в будничных делах. Я умоляю Вас, пока не поздно, возьмитесь за жизнь прежде всего, переработайте себя, свое отношение к людям, многие черты своего тяжелого характера.

Теперь о наших отношениях. Я не раз говорила Вам, что так жить дальше нельзя. Нужна серьезная операция. Мне кажется, что пришла та минута, когда надо договориться открыто. Мне невыносимо тяжело Ваше гнусное отношение ко мне. Я его ничем не заслужила. Я уже пять лет живу в основном Вашими интересами, Вашей жизнью, очевидно, судьба мне этого тоже не прощает, ибо я жестоко, мучительно наказана. Неужели Вы не понимаете, какими уродливыми и ненормальными стали наши отношения? Вы возьмите мою жизнь: утром я жду звонка, ибо это единственный способ общения с любимым, горячо любимым человеком! Если звонит кто-нибудь до Вас, я спешу прекратить самый нужный или самый интересный разговор, т.к. потом будет ор, что телефон занят. Разговор продолжается 2–3 минуты, я виновато лепечу что-то, стараясь не забыть спросить самое необходимое. Никакой души, тепла, ласки. На вопрос—увидимся ли мы?—следует или раздражение: “мне некогда”, или что-либо в этом роде. Очень редко: “Мне надо быть в городе, т.ч. могу у Вас обедать”. А при чем же здесь я,—только удобство, а не желание видеться.

Вместе мы почти не бываем или бываем минуты, когда я опять спешно стараюсь что-нибудь узнать о Вашей жизни или сказать о себе. Всякий экспансив, ласка, тепло, чего так много в моей природе, охлаждаются немедленно или грубостью или равнодушием. Всякое проявление внимания или любви встречается холодно, как должное.

Ведь для женщины большое горе не жить вместе с любимым человеком, не быть его женою в полном смысле этого слова, и физически и морально. Ну, если физически Вы не в порядке, я согласилась больше того, я согласилась жить врозь, хотя это огромная жертва и очень больное место.

Во что же вылилась наша жизнь? В отчуждение. Мне кажется, что Вы совершаете и тут большую ошибку. Вы скажете, что это мистика, но я думаю, что моя любовь и верность должныВам приносить счастье, т.к. я свое счастье отдаю Вам.

Вы никогда не знаете, что со мной, как прошел мой день, чем я болею и чему радуюсь. Вот у меня болела Ольга—самый мне близкий человек, болела очень серьезно, а Вы за 10 дней болезни ни разу о ней не спросили.

А ведь она нежно к Вам привязана, очень сердечно себя проявляла по отношению к Вам и каждый день спрашивала, говорили ли Вы об ней?

Я часто думаю: хоть бы понять, хоть бы почувствовать, нужна ли я Вам по настоящему—как тот близкий единственный друг, иметь которого огромное счастье, которое редко дается людям?

Думаю, да, нужна, не могу не быть нужна. Но если нужна, то нужно же беречь эти отношения, нужно ценить их? А Вы только и делаете, что топчете их.

Зачем я пишу об этом? Затем, что я не могу и не хочу больше мучиться и обращать лучшее, что есть в жизни, в тягучую канитель, не хочу выторговывать внимания к себе, встреч, разговоров. Ведь когда у Вас есть что-нибудь важное для Вас,—Вы и время находите, и звоните, и разговариваете.

Значит, если нет в этом душевной потребности, если отношения изжиты, надо их обрезать. Что нам для людей что ли ломать комедию?

Поэтому я прошу Вас очень серьезно подумать над этим письмом и искренне ответить мне—честно и подробно. Но отделываться обычным “некогда”, “потом”, как в прошлом и в этом году, месяц тому назад. Отношения надо или вернуть к прежней первичной форме или создать новую, легкую и красивую. Мучать друг друга не стоит.

Думаю, что я должна была и имела право высказать Вам все откровенно.

Жду скорого ответа.

Ваша ЕТ»

Мучительная развязка этих отношений во время постигшего страну лихолетья и есть содержание последующих писем.

Публикатором при организации их была выбрана форма монолога—приводятся письма только героини этой эпистолярной трагедии, что по форме напоминает пьесу Жана Кокто «Человеческий голос». (Это сделано, чтобы читатель сопоставил публикацию с мемуарной главой, в которой Эйзенштейн с упоением повествует о скандале, учиненном сюрреалистами на премьере пьесы в Комеди Франсез.)

Публикуемые ниже письма хранятся в архиве Сергея Михайловича Эйзенштейна: РГАЛИ, ф. 1923, оп. 1, ед. хр. 2140 и 2141 (после каждого письма указываются только единица хранения и листы). Письма печатаются по автографам с приведением (по возможности) к принятым теперь орфографическим и пунктуационным нормам. Даты писем сохранены в авторской редакции. Названия городов (Куйбышев, Свердловск, Горький, Чкалов и др.), позднее переименованных, сохранялись как они писались в годы войны.

В комментариях к письмам при ссылках на часто упоминаемые издания приняты следующие сокращения:

Бокшанская—Письма О.С.Бокшанской Вл.И.Немировичу-Данченко.

В 2-х т. (1922–1942). М., Издательство «Московский Художественный театр», 2005.

Мемуары—Э й з е н ш т е й н С. М. Мемуары. В 2-х т. М., Редакция газеты «Труд», Музей кино, 1997.

Немирович-Данченко—Н е м и р о в и ч - Д а н ч е н к о Вл. И. Творческое наследие. В 4-х т. М., Издательство «Московский художественный театр», 2003.

 

Информацию о возможности приобретения номера журнала с этой публикацией можно найти здесь.