Еще в начале прошедшего века князь Сергей Волконский, аристократ, эстет и тонкий критик, восхищался новорожденным кинематографом: он дает чудодейственное «чувство умножения жизни».

                        …Стрекочет лента, сердце бьется

                        Тревожнее и веселее —

cловно бы вторил ему один из завсегдатаев петербургского «Иллюзиона» молодой поэт Осип Мандельштам. Стихотворение начиналось ныне знакомыми строками:

                        Кинематограф. Три скамейки,

                        Сентиментальная горячка…

Впоследствии ученые-эстетики назовут этот первоэффект экрана «гедонистической», «рекреативной», «компенсаторной» функцией кино (в бытовом просторечье по-нашему — «кайф»).

Многое изменилось за 100 лет. И стрекот ленты теперь услышишь только в аппаратной, а в зале — накаты и вой «Долби-стерео». И не часто, скажем прямо, экран — сам по себе, своим очарованием — заставляет наше сердце «рекреационно» биться в весельи и подъеме сил. После финала «81/2» — раз-два и обчелся, пожалуй. Привычнее сердце бьется от гнева или замедляет ход от тоски. Но если хочешь пережить чудесное чувство умножения жизни, тревогу сердца, сентиментальную горячку и кайф — откупори шампанского бутылку (как говаривал когда-то Бомарше) иль посмотри последнюю картину Отара Иоселиани.

Бескорыстная радость чистого кино возьмет в плен каждого нормального синефила уже с первых кадров, где славная умненькая девочка с черными косичками серьезно и увлеченно что-то строит из ярких цветных кубиков на полу в детской, среди разбросанных игрушек, а из соседних покоев (дело в старинном и богатом загородном замке, в château, как выражаются французы) несется весело и полнозвучно песенка, которую поют в детстве (а потом забывают) многие (у нас в СССР все знали, в школах учили на уроках пения), — шубертовский «Мельник» («в движеньи мельник жизнь ведет, в движеньи». Движение, между тем, материализовано в искусной модели железной дороги, которая занимает центральное место в просторном и захламленном кабинете владельца замка, пожилого бездельника, пьяницы, по-нашему — алкаша. Видимо, прекрасная игрушка — пунктик у опустившегося субъекта, который, как сын, вечно сидит в комнате, опустошает бутылку за бутылкой из фамильного погреба и периодически заводит бегающую по кругу заводную электричку. Может, он вообще впал в детство?

Нет, скорее здесь «страстишка», каковые свойственны бывают персонажам Иоселиани — помните, у Гии Агладзе, музыканта-ударника из фильма «Жил певчий дрозд», была, например, страстишка ко всяким аппаратам, помогающим зрению, к глазкам  камер, биноклям и проч. — бегая по городу, он припадал к любому глазку. Судя по некоторым приметам обстановки (что успеваешь рассмотреть, с трудом отрываясь от притягивающей фигуры самого героя), новый персонаж некогда тоже увлекался аппаратами, возможно фотографированием, какая-то машинка валяется у него на запущенном секретере, а стены увешаны кадрами-фото, порой несколько фривольного содержания. Но это в прошлом, а в настоящем — лишь In vino veritas, согласно той версии названия фильма, которая была предложена для московских его просмотров взамен сложного для русского уха названия оригинального, являющегося старинной французской идиомой «Adieu, plancher des vaches!». Кстати, новое название, на мой взгляд, неадекватно, соответствует лишь видимости и к тому же корреспондируется с нелестными хрестоматийными строками из «Незнакомки» Блока:

                        И пьяницы с глазами кроликов

                        «In vino veritas!» кричат…

Многозначный же смысл французского названия, идиомы «Прощай, берег!» (а также варианты: суша, твердая земля) — откроется в финале картины.

Главного ее персонажа бесподобно играет сам мэтр Отар. Можно констатировать или огромный актерский рост, или же здесь налицо обидная потеря: мы пропустили актера, увлекшись его режиссурой. Особенно если сравнить нынешнюю работу, скажем, с мимолетным, однако, незабываемым появлением лично Иоселиани в «Охоте на бабочек» (в сцене предсмертного воспоминания старухи, владелицы поместья, о далекой дуэли каких-то отчаянных бретеров-офицеров, вроде бы застреливших друг друга насмерть). Полная органичность (едва ли не по Станиславскому), выразительная, аристократическая и, при всей мешковатости одутловатой фигуры, изящная пластика и — конечно! — юмор — вот составляющие этого артистического открытия. Впрочем, открытие ли? Принцип, во всяком случае, открыт был давно, еще когда в роли Гии Агладзе режиссер снимал «типажа» — своего коллегу-документалиста Гелу Канделаки, а смотрелась роль не как нейтрально-«типажное» существование в кадре, но как актерская, профессиональная игра. То же и с образом наследницы, москвички из коммуналки, которой досталось поместье в «Охоте на бабочек», — нашей бывшей соотечественницы, киевлянки Лилии Огиенко. Как это достигается — один из секретов режиссуры Иоселиани, его фильмов, этих многофигурных композиций или музыкальных произведений, где целое и партии солирующих инструментов на равных правах. Теперь дело дошло до самого постановщика, перевоплотившегося в пожилого француза так, что в нем почти не осталось грузина. Впрочем, не будем торопиться.

Про что фильм? Про непереносимую легкость бытия. И про тайно разлитую в воздухе горечь бытия. И про то, как незримыми нитями, стечениями обстоятельств и даже какими-то предметами-транспортерами все мы, человечество, связаны друг с другом (парафраз структуры «Фаворитов луны», потом встречающейся у Брессона в «Деньгах», в поздних фильмах Алена Рене и у наших Бородянского-Шахназарова в «Дне полнолуния»). Про парадоксы любви, потому что вовсе не всегда выбирают достойного, подходящего и даже выгодного партнера, а останавливаются на проходимце. И о шумной, затейливой и все-таки провинциальной каждодневности современного города. Про суету сует. Про комизм деловой жизни — супруга героя, business-woman на новый лад, летает из замка в город на геликоптере, а по вечерам у нее в салонах, в парке, на террасе — приемы, музыкальные вечера, людные суаре, где она сама поет вполне приятным сопрано и по ее апартаментам изысканный бродит марабу. Порой взмахнет крылами, но лететь ему некуда.

Эту запертую в салонах крылатую и длинноносую синюю птицу — можно считать alter ego героя. Но только с максимальной осторожностью, ибо кинематограф Иоселиани не терпит символики, назиданий и умствований, его философия и миросозерцание заглублены, спрятаны. Лучше примем следующее: марабу потому что марабу. И всё.

Среди множества персонажей как всегда густонаселенного у Иоселиани сюжета-жизни есть везунчики и есть неудачники, бедные Макары, на которых все шишки летят, и золушки. К ним относится и сынок хозяина, симпатичный, юный, хоть и наследник, но ищущий самостоятельной фортуны — и безуспешно — в городе на самой престижной деятельности посудомоя в ресторане. Это он приглядел себе красотку из соседнего кафе, а она предпочла наглого афериста и насильника. По хозяйскому сынку сохнет в замке служаночка, невзрачная и плохонькая француженка. Он на нее не обращает внимания, более того — демонстративно отвергает, зато папаша постоянно пристает, за что в конце концов со скандалом девчушку выгоняет хозяйка. Правда, парню из замка все-таки светит в будущем отцовское добро (младшие дети — все девчонки). А вот другой чернорабочий — серьезный, старательный и катастрофически неловкий толстый сын Африки — тот уж совсем, бедолага, аутсайдер.

Иная судьба, счастливый поворот в сюжете главного героя. Игрой случая в замок попадает со своим неразлучным верным псом клошар (грузинское происхождение исполнителя роли не скрывается ни в кадре, ни в шапке фильма — Амиран Амиранашвили). И вот картинка безмятежной идиллии, полного удовлетворения, апогей счастья, идеал: две собаки (у хозяина пес — тоже верный друг, чуть ли не собутыльник) на неубранной кровати умиротворенно, согласно кивают головами, разливанное море бутылок, дуэт стариков, где французская старинная и по менталитету унылая песня незаметно переходит в грузинское двуголосие.

Это — перелом. Быстро, ловко пленник замка собирает рюкзак, легким бегом, чуть ли не прыжками, за ним пес, пробегает парком, где в чаще поджидает друг-клошар. Беглецы грузятся в красавицу-яхту.

Сейчас мы встретимся и с другими знакомыми по фильму. На вершине одного из отрогов дивно красивого скального пейзажа — изгнанная из замка служаночка (скалолазанию она научилась еще на службе: опаздывая, лазила в свою светелку на веревке). А на вершине соседней скалы — черный толстый неудачник.

Блаженны нищие духом — они теперь на вершинах красавиц-вершин. Последние да станут первыми. Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

«Смотрите, парус!» — кричит служанка. Это яхта сбежавших друзей. Прощай, берег! 

«Adieu, plancher des vaches!», как в старину говаривали, отправляясь в плавание, пираты. Прощай, твердая земля! Свобода! Бесконечность! Это фильм об освобождении, о перемене участи. И парус растворяется в тумане моря голубом. Самый оптимистичный и веселый фильм Отара Иоселиани.