Ночные просмотры в Кремле в 30-е годы —  полумиф, полулегенда, известные по воспоминаниям участников и очевидцев. В Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) сохранились записи Бориса Шумяцкого, в то время возглавлявшего Управление кинематографией, который в 1934-1937 гг. систематически фиксировал высказывания И.В.Сталина и его политического окружения после кремлевских сеансов. Впервые документ из фонда Сталина в РГАСПИ представлен в полном объеме единиц хранения.

 

В одной из бесед с Б.З.Шумяцким, тогдашним руководителем советской кинематографии, Сталин заметил: «…будь он режиссером, то он никогда бы не был врагом самому себе и старался бы давать ленту более динамически и более короткой».

Будь он режиссером…

Да, собственно, он им и был: искуснейшим режиссером политического театра, гениально владевшим «изощренными механизмами психотехники» (см. об этом  статью Л.К.Козлова «Сталин: некоторые уроки режиссуры. По документам 1935-го и других годов».—«Киноведческие записки», № 27 (1995), с. 76–89). Он им был и, похоже, осознавал это. Больше того—на правах «верховного режиссера» давал уроки: диктовал, не только какое кино (театр,  литературу, музыку и т.д.) нужно создавать, но и как.

Об этих «уроках», где обсуждались не только фильмы, но и в целом положение и перспективы советского кино,  уже немало написано—их участниками, свидетелями и исследователями. В частности, о кремлевских ночных кинопросмотрах, которые нередко определяли судьбу фильмов, а то и их создателей (см. мемуары многих наших мастеров кино, а также архивные  публикации, разбросанные по журналам, и книги: М а р ь я м о в  Г. Кремлевский цензор. Сталин смотрит кино. М., 1992; Г р о м о в  Е. Сталин: власть и искусство. М., 1998). 

Кремлевским киносеансам уделила страницу и Светлана Аллилуева в своих мемуарах «Двадцать писем к другу» (М., 1989).

«Кинозал был устроен в Кремле,—вспоминает  она,—в помещении бывшего зимнего сада, соединенного переходами со старым кремлевским дворцом. Отправлялись туда после обеда, т. е. часов в девять вечера. Это, конечно, было поздно для меня, но я так умоляла, что отец не мог отказывать и со смехом говорил, выталкивая меня вперед: «Ну, веди нас, веди, хозяйка, а то мы собьемся с дороги без руководителя!» И я шествовала впереди длинной процессии, в другой конец безлюдного Кремля, а позади ползли гуськом тяжелые бронированные машины и шагала бесчисленная охрана... Кино заканчивалось поздно, часа в два ночи: смотрели по две картины, или даже больше. Меня отсылали домой спать,—мне надо было в семь часов утра вставать и идти в школу. Гувернантка моя, Лидия Георгиевна, возмущалась и требовала от меня отказываться, когда приглашали в кино так поздно, но разве можно было отказаться? Сколько чудных фильмов начинали свое шествие по экранам именно с этого маленького экрана в Кремле! «Чапаев, «Трилогия о Максиме», фильмы о Петре I, «Цирк» и «Волга-Волга»,—все лучшие ленты советского кинематографа делали свой первый шаг в этом кремлевском зале. Фильмы «представлял» правительству сначала Б.3.Шумяцкий, потом, недолго, Дукельский, потом—долгие годы И.Г.Большаков. В те времена—до войны—еще не было принято критиковать фильмы и заставлять их переделывать. Обычно смотрели, одобряли, и фильм шел в прокат. Даже если что-то и не совсем было по вкусу, то это не грозило судьбе фильма и его создателя. «Разнос» чуть ли не каждого нового фильма стал обычным делом лишь после войны» (с. 136).

Так ей, в ту пору ребенку, запомнилось.

В реальности же всё обстояло… не то чтобы категорически иначе, но… сложнее, скажем так. Тому немало других свидетельств и примеров.

Одним из самых выразительных и достоверных свидетельств на этот счет является довольно объемный документ, хранящийся в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ). Это краткие записи высказываний И.В.Сталина (И.В., как он чаще всего обозначен в них) и его политического окружения после кремлевских сеансов. Их регулярно вел в 1934–1937 гг. упомянутый Борис Захарович Шумяцкий, организатор просмотров, а в его отсутствие (когда он находился в заграничной командировке)—его заместители по ГУКФу. Трудно сказать, понимал ли руководитель ГУКФа, какую историческую ценность будут представлять эти записи. Ему самому они служили опорой и источником, когда он с трибун или в печати формулировал требования к руководимым им кинематографистам. В его статьях и выступлениях, печатавшихся в «Правде», «Комсомолке», в газете «Кино», в других изданиях, можно найти немало почти буквальных совпадений с тем, что первоначально прозвучало, согласно записям, в устах хозяина Кремля. Шумяцкий был убежден: «Если только собрать все теоретическое богатство высказываний Иосифа Виссарионовича по вопросам кино—какое острейшее оружие получим мы для дальнейшего развития не только кинематографии, но и всего фронта советских искусств. К сожалению, мы этого до сих пор не сделали, а этот серьезнейший недостаток должен быть устранен и чем скорее это будет сделано—тем лучше» (Ш у м я ц к и й   Б о р и с. Искусство миллионов. Опыт анализа. М., 1935, с. 8–9). Сделать это собирался он сам. В том же архивном деле лежит начало задуманной Шумяцким книги «Тов. Сталин о кино» (он начал работу над ней в январе 1935-го), где руководитель кинематографии приводит пространные выдержки из своих кремлевских бесед с «главным зрителем страны». Судя по первой главе (она представляет собою машинопись с большим количеством рукописной правки и вставок), планируемая книжка должна была свестись к обработанным и соответствующе прокомментированным записям этих ночных просмотров. Однако книга не была написана.

Что же касается самих записей, которые должны были служить материалом для книги, то они, очевидно, не все сохранились.

 Резонно предположить, что подобные записи Шумяцкий (он представлен в них либо инициалами: Б.Ш., Б.З., либо как Б.Шум.) вел и раньше, с 1930 года, когда возглавил трест Союзкино, преобразованный в 1933-м в Главное управление кино-фото-промышленности при СНК СССР и, соответственно, устраивал просмотры для «главного зрителя», сначала непосредственно в особняке ГУКФа в Малом Гнездниковском, а затем в специально оборудованном для этого кинозале в Кремле. Но сохранились ли более ранние записи? И где?..  И уж, во всяком случае, наверняка был точно так же добросовестно документирован 1937-й год, ставший последним для усердного Бориса Захаровича Шумяцкого (он был репрессирован в самом начале 1938 года). Однако в данном архивном деле 1937-й представлен лишь одной подобной записью да еще двумя связанными с ней документами.

Некоторые страницы из этого необычайно ценного для исследователей документа уже печатались (в том числе и в нашем журнале—в № 59). Однако давно пора ввести его в научный обиход полностью—в том объеме, в каком он представлен в фонде И.В.Сталина в РГАСПИ (ф. 558, оп. 11, ед. хр. 828 и 829),—что мы и делаем.

 

Это машинопись, вероятно, надиктованная Б.З.Шумяцким (либо перепечатка писавшегося от руки) с его последующими рукописными поправками и пометами. Вмешательство публикатора при подготовке архивного материала к печати было минимальным. Оно исчерпывалось устранением явных опечаток, приведением синтаксиса (в ряде мест) в соответствие с нынешними нормами, а также приданием всему тексту единообразного оформления (например, в оригинале инициалы участников бесед в одних записях подчеркнуты, в других—нет, и то отделяются от прямой речи знаком тире, то нет, и т.п.).

Довольно большой материал пришлось разбить на две части. В первой части—записи, датированные 1934 годом.

Предисловие и комментарии А.С.Трошина