Когда чекисты увели на Лубянку Александра Львовича Курса, ему было всего лишь сорок пять лет. Все, что сделал этот одаренный журналист, один из первых организаторов советской печати, талантливый кинодраматург, было обречено на забвение в течение многих лет. Люди, хорошо знавшие Курса, либо умерли, либо погибли, а его архив почти не сохранился. Его жизнь известна, к сожалению, лишь узкому кругу специалистов-историков, киноведов, да и то в общих чертах. С 1960-х годов занимаясь судьбами репрессированных кинематографистов, я нашел некоторые документы о жизни и творческой деятельности Александра Курса, пять сценариев, не реализованных на экране, а главное, получил интересные сведения о нем от его друзей, сослуживцев, знакомых, родственников. Это писатели Виктор Шкловский и Василий Катанян, журналисты Петр Краснов[1] и Михаил Гарин[2], вдова сына Курса Мая Гарина[3], киноактриса Галина Кравченко, поэт Геннадий Коренев[4] и другие.

Друживший с ним Владимир Маяковский говорил: «Хорошо идешь! Курси вперед!» Его высоко ценил Константин Паустовский, работавший с Александром Львовичем в одесской газете «Станок». С Курсом плодотворно сотрудничал Лев Кулешов, который называл его «человеком, замечательным во всех отношениях», «отлично знающим кинодраматургию». Василий Катанян, вспоминая об открытости, честности, талантливости Курса, полагал, что от него «можно было еще многого ждать». Но наиболее проникновенно написал об Александре Львовиче Виктор Шкловский: «Большой сценарист», «светлая голова и сердце, отданное будущему», «он мне лично помог многое правильно понять в жизни и творчестве», «дружбой с Александром Курсом я горжусь».

Вступив в партию во время гражданской войны, Курс был революционером-романтиком, мечтавшим о создании нового советского искусства, о «веселом куске хлеба» в справедливом и стабильном социалистическом обществе. А. Л. Курс не выносил «липовых коммунистов», приспособленцев, карьеристов, хлынувших в партию в поисках политических выгод. Он работал, дружил, общался с выдающимися людьми, многие из которых весьма критически относились к Сталину и не разделяли его убеждений. Первым в этой плеяде был его товарищ и покровитель Сергей Иванович Сырцов[5], член ЦК ВКП(б), впоследствии ставший Председателем СНК РСФСР. А его жена Ася Сергеевна[6], ставшая журналисткой, называла себя ученицей Курса.

Александр Львович Курс родился в 1892 году в Гродно, но вскоре переехал в Брест-Литовск. Он происходил из семьи кантонистов: дед Александра, николаевский солдат, отдал царской армии 25 лет, а отец служил военным фельдшером в Брестской крепости. Гимназистом Курс увлекся марксизмом и вступил в нелегальную марксистскую организацию. В конце 1906 года пятнадцатилетнего «подпольщика» посадили в тюрьму и через семь месяцев сослали в Нарымский край, где его опекали политические ссыльные, особенно Я. М. Свердлов. В 1911 году он вернулся в Брест-Литовск, женился на Р. А. Ставской и эмигрировал в Лондон. За шесть лет пребывания в Англии он в совершенстве изучил английский язык и даже занимался репортерской деятельностью в ряде частных изданий. В 1918 году А. Л. Курс вернулся в Россию и вскоре перебрался в Одессу, попав в сложный переплет событий гражданской войны. Его на двое суток задержала гетманская полиция, а семья успела укрыться в пустом санатории доктора Ландесмана на Черноморской улице. А. Л. Курс, взяв псевдоним А. Юрченко, ушел в большевистское подполье. В июле 1918 года трудными дорогами, в растоптанных сапогах, он сумел выбраться из Одессы, занятой белыми войсками, и оказался в расположении 45-ой стрелковой дивизии 12-ой Красной армии. А потом по тылам противника выходил с дивизией из окружения.

Курс принимал участие в сражениях с Юденичем, освобождал Украину от белогвардейцев, воевал с белополяками. Параллельно он работал в Политотделе 12-ой армии и печатался в армейской газете под псевдонимом А. Юрченко. 12-го июня 1920 года приказом по Политуправлению 12-ой армии Курс назначается «из редколлегии» редактором киевской газеты «Красная армия». Александр Львович, как рассказывал его друг, корреспондент этой газеты, поэт Геннадий Коренев, чаще всего работал прямо на фронте, в поезде-типографии 12-ой армии, где базировалась походная редакция. Он создал целую сеть военкоров, которые приносили сюда свои заметки, статьи, устные новости.

 Все материалы газеты были пронизаны уверенностью в скорой победе Красной армии на всех фронтах. Из номера в номер публикуются сводки о положении дел на фронтах, письма красноармейцев, острые информации: «10 000 петлюровцев перешли на сторону Красной армии», «на Украину перелетел венгерский летчик, сочувствующий революции», и т.д. Газета с наивным восторгом объявляет, будто «костер мировой революции горит все сильнее и ярче». В этом свете даются события о забастовках и революционном брожении в Турции, Галиции, Румынии, Австрии, Венгрии и т.д. Принципиальное значение имела заметка, помещенная на видном месте в конце апреля 1920 года: «Большинство старых офицеров честно служит нам... Можно пускать в Красную армию и тех, кто носил золотые погоны». Газета никогда не восхваляла конкретных командиров, полководцев, комиссаров, изображая вершителями истории народные массы. Сначала редактором «Красной армии» был Владимир Мордвинкин, затем его сменил А. Л. Курс, которого жизнь связала с такими крупными военачальниками, как И. Якир, Я. Гамарник, комиссар 12-ой армии С. И. Сырцов, говоривший, что печать еще долго будет играть важную роль в культурной революции. Когда С. И. Сырцова назначили секретарем Одесского губкома ВКП(б), А. Л. Курс без колебаний согласился на его предложение стать с января 1921 года редактором главной одесской партийно-хозяйственной газеты «Станок».

<...>

Работа Курса в первых двух газетах отличалась неприятием пустословия, канцеляризмов, неоправданной «литературщины», второстепенной информации, штампованных выражений вроде «проходит красной нитью» и т.д. Он любил четкий «телеграфный» язык. В его работе стало традицией не допускать угодливого холуйского тона по отношению к власть предержащим, партийным лидерам и вождям любого ранга.

В 1921 году Одесский Пролеткульт выпустил первую небольшую книгу Курса «Красноармейская лирика», которую автор посвятил фронтовому товарищу, поэту Г. Кореневу. Курс рассматривает в книге творчество некоторых красноармейских поэтов, работавших над стихами «в боевых условиях» и писавших на чем придется. Большинство из них — крестьяне. Автор признает, что многие стихи «безграмотны и корявы», это «еще стихия, ищущая, бурлящая... рвущаяся по верному направлению». Его восхищают талантливые стихи, в которых фигурирует массовидный герой, проявляется «непреклонная сила восставшего раба». И в то же время Курс с наивным романтизмом уже видит «стирание индивидуализма у поэтов-крестьян», «нарастание коллективного чувства» и осознание того, что революция сделала их хозяевами деревни и сблизила с рабочим классом.

С 1922 года А. Л. Курс — ответственный секретарь газеты «Коммунист» органа ЦК КП(б) Украины, выпускавшейся под руководством Д. З. Мануильского[7]. Сотрудник  газеты журналист Петр Краснов называет Александра Львовича «блестящим организатором газетного дела, «человеком большой и честной души».

Однако Курс стремился работать под руководством С. И. Сырцова, которого перевели в Москву заведующим отделом ЦК ВКП(б) и редактором журнала «Коммунистическая революция». По вызову С. И. Сырцова Курс приехал в столицу, став с 1924 года инструктором Агитпропотдела ЦК ВКП(б). Одновременно он редактирует журнал «Журналист», а несколько позже — газету «Кино» и журнал «Экран». (Именно в эти годы Курс вошел в жизнь литературной и кинематографической Москвы, близко познакомился со многими известными писателями, критиками, работниками кино.)

<...> Под его руководством эти издания сделали значительный шаг вперед, они завоевали популярность у читателей благодаря ярким иллюстрациям и интересным материалам. Из газеты «Кино» можно было узнать, что говорят в деревне о крестьянской теме на экране, что думают в Германии о «Броненосце «Потемкине», печаталось много материалов о западном кино, что не допускалось, например, в «Известиях», редактируемых Ю. Стекловым[13]. Ряд публикаций в газете «Кино» пояснял, чему можно учиться у американского кино, а чему не надо. Например, следовало, по мнению редакции, использовать правильную организацию сложных трюковых съемок, техники безопасности на съемочной площадке. Лев Кулешов, писавший для журнала, восхищался дарованием американской звезды Дугласа Фербенкса, замечая и дурной вкус и надуманность иных сюжетных ситуаций, но не забывал сказать об умелом создании американцами актерского ансамбля.

По инициативе Курса в газете проводится дискуссия о творческой судьбе актера, и наиболее острым откликом на нее стала статья С. Эйзенштейна, взявшего под защиту  киноактрису Александру Хохлову, которую некоторые чиновники-кинематографисты не хотели видеть на экране. В марте 1926 года в «Кино» печатаются фрагменты сценариев Бабеля «Блуждающие звезды» и Шкловского «По закону». И, что особенно важно, получает поддержку группа ФЭКСов: положительно оценивается их поруганная лента «Чертово колесо». Материалы самого Курса всегда были наиболее проблемными. В частности, в статье «У постели больного» он убедительно говорил о бесхозяйственности, ненужной трате кинопленки, денег на киностудиях, что происходило по причине «отсутствия источников финансирования», из-за разрыва «между прокатом и финансированием». Редактор предлагает создавать точный план съемок в соответствии с продуманной калькуляцией. Значительно интереснее с января 1926 года стал «Экран», ставший более глубоким по содержанию и лучше иллюстрированным. А. Л. Курс, — вспоминал зав. редакцией П. Краснов, — требовал от критиков, журналистов говорить с читателем в простой, спокойной, но эмоциональной манере. Он часто повторял, что есть еще журналисты с фальшивым темпераментом, которые, не зная предмета, любят погорячиться или, по той же причине, чересчур обильно поливают свою «стряпню» «идеологической водицей». Но, конечно, как сын своего времени, он добивался того, чтобы журналист смотрел на события, социальные явления глазами современного ему трудового человека. Однако ни в «Кино», ни в «Экране» при Курсе никогда не было лишней политизированности, ложного пафоса, культа руководителей и вождей, ненависти к оппоненту.

Владимир Маяковский, — вспоминали многие друзья и родные Курса, — называл Александра Львовича «газетчиком от бога». Поэт говорил о чрезмерной политизированности прессы, навевавшей скуку и не учитывавшей «всей сложности интересов читательской массы». Маяковский не мог принять мнение журналиста М.Левидова[14], будто писателей, поэтов «не нужно пускать» в газеты и журналы, и настаивал на обратном, сожалея о том, что 90 процентов редакторов опираются только на свои постоянные штаты. В марте 1926 года на диспуте о советском иллюстрированном журнале он произнес важную фразу: «Разговоры об искоренении литературы — сплошное недомыслие», вспомнив ранее, что «большой... квалифицированный писатель Зощенко разошелся в «Огоньке» в 2 000 000 экземпляров».

В «Экране» А. Л. Курс печатает стихи Эдуарда Багрицкого, сценарий Исаака Бабеля «Блуждающие звезды», в котором действие известного романа переносится в Замоскворечье. В журнал приходят писатели, поэты, кинематографисты Инбер, Эмиль Кроткий, Фореггер, Юткевич, Тарич, Кольцов, даются переводы англоязычных авторов. На страницах «Экрана» много выразительных рисунков, фотопортретов, шаржей: например, публикуется шарж на А. В. Луначарского, в чьей статье в «Правде» от первого мая 1926 года было написано о достижениях отечественного искусства, но ничего не говорилось о кино. Сегодняшнего читателя могут привлечь в журнале хорошие рецензии на фильмы, живая публицистика (например, очерк о Ларисе Рейснер), многочисленные материалы о зарубежном кино. И. Эренбург увлеченно пишет о французском кино, которое, по его мнению, превратилось в народное искусство, перестав быть «суррогатом театра»; теперь его основа — «новый сюжет» и «развитие оптического потрясения». В коротком письме Курс отвечает германскому журналу, соглашаясь, что для борьбы с американским кинокапиталом необходимо сотрудничество немецкого и российского кино, но делает такой вывод: «Мы против засилия американского капитала, но мы очень ценим американскую технику, американский темп, американские методы в работе».

К сожалению, через три-четыре года «Экран» станет «Советским экраном» и утратит этот облик изящного, содержательного, задиристого журнала, каким он был в 1926 году.

В сущности, в этот период происходит расцвет журналистской и творческой деятельности Александра Курса, который много сделал для печати, начал писать сценарии и даже выпустил в 1927 году свою первую, полную оригинальных мыслей книгу о кино «Самое могущественное».

Взгляды А.Л.Курса на литературу и искусство сформировались под влиянием Левого фронта искусств. Он любил Чаплина, Эйзенштейна, Кулешова и считал необходимым, полезным создание картин с сильным «социально воздействующим настроением». По убеждению Курса, кинофильм — это «монтаж ситуаций», стимулирующих определенные эмоции, ритм действия, главное в нем — «конструктивное начало при отсутствии фальшивого «переживательного психологизма». Его идеал — новаторская картина Л.Кулешова «По закону», где есть «умение сгущать эмоциональные факторы на скупом материале, на небольших внешних масштабах, где Л. Кулешов порывает с традициями американской кинодрамы и разоблачает «романтику» «хищного золотоискательства» . В кинематографе, — считает Курс, — зрителя привлекает «пафос победоносных иллюзий», «жизнь, какой ему хочется, возможность освободиться от «подавленных желаний». С этих позиций он, пожалуй, впервые рассматривает творчество Чаплина, объясняя сочувствие зрителя к его герою социально-психологическими причинами, симпатиями к бедному и униженному маленькому человеку, который на экране побеждает «биржевого Голиафа». Своеобразен и взгляд Курса на документальное кино Дзиги Вертова: у последнего, как полагает критик, нет «чаплинской скромности», а есть только жизнь, «как ее улавливает точка зрения камеры», и «слишком обнажен политический материал, обработанный дидактикой». В итоге у Вертова получаются «революционно-патетические боевики». «Нельзя работать на пафосе», — пишет критик, хотя и не отказывает режиссеру в таланте.

В 1925-26 году Курс решил попытать счастья в кино и написал сценарий фильма «Журналистка», рассчитывая, что главную роль исполнит А. Хохлова, а поставит картину Л.Кулешов. Героиня сценария — способная, увлекающаяся, чудаковатая журналистка — находила свой идеал в ответственном работнике Чугункомбината, который оказывался черствым эгоистом, мелким, пустым двуличным человеком. Журналистке, пережившей подлинную трагедию, помогает придти в себя влюбленный в нее работник редакции. Все это происходит в сложном потоке городской жизни, на фоне выразительно поданных журналистских будней; сценарий умело передавал сложность человеческих отношений. Но партийным догматикам из Главреперткома нужны были монументальные постановки с счастливым финалом, а критика увидела в этих трех персонажах «ловеласа», «самку» и «культурного самца». Сценарий был вынужден переделывать сам Кулешов, потом Курс, который писал режиссеру о партийных чиновниках, «многодумных дьяках», «обезобразивших лицо «Журналистки», вышедшей под названием «Ваша знакомая». А. Л. Курс, как рассказывал мне П. Краснов, говорил ему после грубых нападок на его первый сценарий: «Я страдаю не один... эти консерваторы в кино, партийные назначенцы, воображающие себя марксистами, не хотят даже пускать на экран хорошие сценарии Маяковского... Володя так и не понял, почему».          

Последние месяцы 1926 года принесли резкий поворот в жизни А. Л. Курса. С. И. Сырцов, человек смелый, независимый, не ходивший в любимцах у Сталина и, видимо, стремившийся к большей самостоятельности, согласился занять новый пост секретаря Сибирского краевого комитета ВКП(б).

В Сибири тогда сложилась сложная экономическая обстановка, особенно в деревне, где с давних времен доминировали индивидуальные крестьянские хозяйства как местных жителей, так и переселенцев. Отношение большинства крестьян к советской власти было весьма сложным. Во многих местах не раз вспыхивали восстания против продразверстки (в Сибири осели и бывшие сторонники Колчака), под влиянием налогового пресса резко снизился уровень жизни всех зажиточных групп деревни.

А. Л. Курс отправился с С. И. Сырцовым в Новосибирск. Если бы он не принял этого решения, его судьба могла бы сложиться совершенно иначе.

Сначала его назначили инструктором отдела печати Сибкрайкома ВКП(б), затем заместителем заведующего этого отдела. С декабря 1927 года А. Л. Курс становится редактором газеты «Советская Сибирь» и редактором нового литературно-публицистического журнала «Настоящее».

<...>

В Новосибирск на своем поезде срочно прибыл И.Сталин и находился в Сибири с 15 января по 6 февраля 1928 года.

В семье Александра Львовича рассказывали такую историю: вождь спал и работал в поезде, а на обед часто приходил в особняк С. Сырцова, где находилась столовая, куда могли свободно приходить его сотрудники, местные чиновники, люди, приехавшие по делу из провинции. Однажды, когда обедал Сталин, туда зашел знакомый Сырцова — пожилой крестьянин с мешком за плечами. «Садись обедать», — сказал ему секретарь крайкома. Но увидев вождя, мужик оробел. С. Сырцов повторил свое приглашение несколько раз. Тогда Сталин не выдержал и, сильно ударив кулаком по столу, негромко сказал: «Так будешь обэдать или нэт?» Крестьянин положил мешок и сел за стол.

На одном из таких обедов С. Сырцов представил Курса Сталину, но вождь только кивнул головой, хмуро посмотрел на редактора как на чем-то провинившегося человека и в разговор не вступил. Он требовал от С. Сырцова принятия чрезвычайных мер против «кулака», против богатых хозяев. Это было, в сущности, завуалированное требование провести насильственную коллективизацию и затормозить НЭП. «Советская Сибирь» не рассказывала читателю о приезде Сталина и его позиции. И только 19 апреля 1928 года опубликовала доклад Сталина партактиву Москвы о работе апрельского Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б). Там он давал «советы» и сибирякам, и многим другим. Вождь заявил, что партия не может стать на путь «поощрения «крупных частных хозяйств и потребовал «нажать во всю», чтобы создать крупные крестьянские хозяйства — колхозы и совхозы, которых мало «до безобразия». Конечно, он после этого употребил несколько фарисейских фраз о ненужности нажима, извращений линии партии, прекращения НЭПа. Сырцов же, боясь гибели многих крестьянских хозяйств, летом 1928 года предложил применить у себя нечто среднее между продналогом и продразверсткой…

Сибирский журнал «Настоящее» под редакцией Курса стал популярным изданием, в котором доминировали большие литературные и публицистические материалы, печатались яркие гравюры на дереве, линогравюры, рисунки, стихи, интересно оформлялась обложка. Журнал отметили на Кёльнской выставке печати в 1928 году. Об Иосифе Сталине и его деятельности там не было ничего, кроме нескольких цитат из его речей, набранных мелким шрифтом. <...>

Воззрения Курса как художника были намного шире его литературоведческих взглядов. В нем происходила болезнь роста, жила одержимость в поисках нового, он даже, как и Маяковский, недолюбливал А. В. Луначарского за его призыв вернуться к классическому наследию. Как известно, В. Маяковский резко выступал против Максима Горького, объясняя это тем, что «Горький — это традиция», что из пролетарских писателей «не должны появляться Горькие и Толстые». Поэт посмеивался над словами «Наши достижения» — так назывался созданный Горьким журнал. Но у него не было никакой враждебности по отношению к писателю. В 1926 году Маяковский прочел А. Л. Курсу написанное еще вчерне стихотворение «Письмо Максиму Горькому», где сожалел, что писателя «нет на стройке наших дней», упрекал в утрате революционности и т.д. Опубликованное в январе 1927 года (журнал «Новый Леф») стихотворение поругивали и даже упрекнули поэта в «недопочтении» к великому писателю. По этому поводу он вскоре сказал: «Хотим мы иметь Горького в нашей литературе? Хотим. Имеем мы право упрекнуть его в том, что он от «Песни о Соколе» перешел к песне об уже? Можем мы восстановить призывное знамя своими собственными силами? Можем. Это есть... основа моего стихотворения о Горьком».

В марте 1928 года А. Л. Курс, полностью разделявший эту позицию Маяковского, поместил в «Настоящем» вполне мирную статью А. Алексеева о Максиме Горьком, в которой, однако, автор напомнил читателю о негативном отношении Горького к октябрьскому перевороту и упрекал в том, что он ничего не пишет о советской действительности.

Всего лишь шесть лет тому назад Горького систематически обижали то Демьян Бедный, заявивший в «Правде», что писатель отравлен эсеровско-белогвардейским ядом и «неизлечим», то рапповцы, напостовцы, щегольнувшие фразой: «Бывший Глав-Сокол ныне Глав-Уж» (которую подхватил Маяковский); над ним постоянно иронизировал Шкловский.

В 1928-29 году на литературных баррикадах страны стало очень жарко, однако о литературе пока еще писали и спорили без боязни. Фадеев называл «Тихий Дон» «белогвардейским романом», Маяковский, Бабель, Курс не выносили писателя Бориса Пильняка, любимого Горьким. В открытый поединок вступили сибирские журналы «Настоящее» и «Сибирские огни». К сожалению, в литературные споры не всегда уместно вторгались марксистско-ленинская фразеология, штампованные партийно-политические ярлыки: «классовый враг в литературе», «примиренцы с буржуазией», «правые оппортунисты» и т.д. Порой темперамент бойца и необычайно острое перо подводило Курса, который не был дипломатом и называл классовыми врагами в литературе таких талантливых писателей, как Замятин и Пильняк. Однако все они были для него метафорическим образом литературного противника, отказывающегося искать новые формы в искусстве, и это не читалось как донос, угроза и обвинение. Однажды осенью 1925 года П. Краснов упрекнул его в том, что он зря назвал одного журналиста классовым врагом. «Послушай, Петя, — ответил Курс, — я же не собираюсь его увольнять или сажать в тюрьму. Пусть подумает, на чьей он стороне». Летом 1928 года Сибкрайком ВКП(б) усмотрел в первых номерах «Сибирских огней» за 1928 год «элементы местничества», «провинциальной ограниченности» и «неправильное освещение работы 15-го съезда ВКП(б)». Редактор В. Я. Зазубрин[16], называвший себя верным учеником Горького и переписывавшийся с ним, был снят со своего поста и отстранен от руководства Сибирским Союзом писателей. Сибкрайкому не слишком нравилось активное вмешательство Горького в дела сибирских писателей. Его уважали, но еще не верили, что он вернется в СССР из Италии. Своих сибирских поклонников, учеников, профессиональных литераторов он приглашал работать в своих журналах «Наши достижения» и т.д. С. И. Сырцову не нравился бравурный тон этих изданий, говоривших, в основном, о победах в строительстве социалистического строя.

На заседании Сибкрайкома ВКП(б) даже подверглась критике статья Горького «О себе» как попытка «ревизии марксистской идеологии» в области художественной критики.

В новых письмах «дорогому Алексею Максимовичу» В. Я. Зазубрин успокаивает писателя, убеждая его в огромной любви «читательских масс» к его книгам, рассказывает о своей тяжелой ситуации и травле со стороны Сибкрайкома и не забывает поставить в известность уважаемого покровителя, что один из «умных» местных деятелей «печатно» назвал его дураком. Любопытно, что в письмах Зазубрин никогда не писал Горькому ни о тяжелом положении сибирской деревни в 1928 году, ни о насильственной коллективизации. В своем ответе Горький выразил готовность помочь Зазубрину и даже выслал ему приличный аванс.

Тем не менее Курс продолжал свою литературную борьбу. Весной-летом 1928 года он поместил в газете «Советская Сибирь» две статьи, которые привели его противников в ярость. Это был острый блестящий фельетон «Кровяная колбаса» о романе В. Зазубрина «Два мира», поддержанном Горьким, и не менее острая статья-размышление «Кирпичом по скворешне». С грустным юмором и нескрываемым пренебрежением автор выражает свое отношение к роману «Два мира», где писатель пытается поразить читателя самым грубым натурализмом, возрождая «литературу ужасов», «традиции французского театра «Гиньоль». Курс тонко и вместе с тем ядовито пародирует мысли и болезненное видение Зазубрина, который патологически насыщает свой роман картинами кровавых ужасов, расстрелов, пожаров, предсмертных мук людей, обильно проливая на страницах своего произведения человеческую кровь. Причем зверствуют, в основном, не красные, а колчаковцы, поэтому В. Ленин сказал в 1921 году о «Двух мирах»: «Странная жуткая книга, конечно, не роман, но хорошая нужная книга». С помощью разных приемов своей сатиры Курс заставляет читателя почувствовать неприемлемость такой литературы в СССР. Крестьянские бабы, присутствовавшие при читке романа, в один голос говорят, что очень «испужались», что теперь им будут сниться по ночам расстрелянные, повешенные, люди, у которых лопались глаза, когда они горели на кострах. Автор знакомит нас и с критиком-подхалимом, который требует напечатать в школьных учебниках целые части романа и выдвигает тезис: если из романа убрать кровь, кошмары, садизм, то его влияние на читателя снизится на 75%. Подводя итоги своих размышлений, Курс спрашивает: «Зачем, рассказывая о революционных событиях, о гражданской войне, нужно разливать в литературе реки крови и пугать людей, зачем писать романы в стиле «художественной кровяной колбасы»?».

Вторую статью Курса «Кирпичом по скворешне» его недоброжелатели истолковали как «отрицание литературы вообще». А он пытался убедить читателя, что новая «литература уже есть», только ее развитию мешает «стихийное подражание классике», засилье «попугайной беллетристики» и «классических шпаргалок». Консерваторы, засевшие в «литературных сражениях», сосут только «классическое молочко» и требуют создания толстенных романов, фундаментальных эпопей, не понимая, что молодым писателям легче совершенствоваться и искать новое в малых формах литературы, в газете, журнале, сборнике. «Литература факта» — это литература переходного времени, которая пока заменит «литературу выдумки», победит искусственный психологизм. Он предлагает учиться у блестящего публициста Михаила Кольцова, анализируя яркие примеры его образного языка и стиля в фельетоне «Пыль и солнце».

Интересные в целом аргументы Курса нисколько не убедили его противников—некоторых сибирских литераторов, писателей невысокого художественного уровня, литературных эпигонов, искавших поддержки у Горького. Это Н. Анов[17], В. Зазубрин, А. Коптелов[18], С. Марков[19], И. Ерошин[20], М. Басов[21], которым просто пришелся не по сердцу принципиальный и настырный Курс, ярый враг неноваторской и серой художественной литературы.

Поскольку Горький вольно или невольно сыграл роковую роль в судьбе Курса, необходимо прояснить в этой связи его литературные вкусы, симпатии, антипатии, известные не по советским учебникам или критическим статьям. <...>

Летом 1928 года преданные ученики Горького из числа сибирских литераторов, приехав в Москву, сумели вызвать у писателя чувство гнева по адресу «настоященцев» и Курса. Возмущение писателя подхлестывалось тем, что он воспринял их как друзей Лефа, сторонников «литературы факта» в истолковании В. Маяковского, с которым у него тогда были неприязненные отношения, особенно после публикации в 1927 году стихотворения «Письмо Максиму Горькому». Начинающий писатель из Сибири А. Коптелов подтвердил Горькому, что Курс выступает вообще против литературы, преследует многих местных литераторов и что он со своими сторонниками упразднил литературную страницу в ряде сибирских газет. А. Коптелов прочел Горькому цитаты из статей Курса, назвав их погромными, но полного текста статей у него не было. Как рассказывал сам молодой писатель[23], Горький, сочувственно глядя на дорогих его сердцу сибиряков, воскликнул: «Да это же вредительство!« Затем он спросил: «А кто это такой Курс?» А. Коптелов, живший в Бийске и плохо знавший журналиста, авторитетно заявил: «Курс? Да это бывший анархист... Мне о нем, кажется, рассказывал Эдуард Багрицкий... Такой задиристый петушок, маленький, плюгавенький, он выделялся среди одесских анархистов...» Горький поверил явной лжи и на основе искаженной информации написал статью «Рабочий класс должен воспитывать своих мастеров культуры», которая была помещена в «Известиях» от 25 июля 1928 года. Писатель повторил клевету, будто Курс — бывший анархист, а его сторонник А. Панкрушин — «малограмотный парень», якобы выдвинувший лозунг: «Художественная литература по своей природе реакционна». С его легкого пера слетело грозное обвинение, что «настоященцы» во главе с Курсом, организовавшие гонение на художественную литературу, — «бессознательные вредители». В письме редактору «Известий» М.А.Савельеву[24] в сентябре 1929 г. Горький пошел еще дальше, назвав Курса «авантюристом», а приведенные им ранее слова А. Панкрушина счел «афоризмом Курса», решившего «изъять из рук рабочего класса такое сильное оружие, как словесное искусство». Без всякой логики Горький приписал Курсу и его товарищам «недоверие к силам рабочего класса», «взгляд на рабочих как на низшую расу» и увидел в редакторе журнала «Настоящее» «представителя психики интеллигентов-карьеристов, а не коммунистов». Писатель довольно хитро заигрывал с советскими пролетариями, стремясь повысить свой авторитет в их глазах. Фактически все это было доносом в весьма оскорбительных выражениях по адресу Курса и его группы.

Выступления М. Горького вызвали негативную реакцию читателей, друзей Курса, многих сибирских журналистов, ряда работников Сибкрайкома ВКП(б). Прошло даже собрание в защиту Курса и его сторонников. В середине 1929 года журнал «Настоящее» и газета «Советская Сибирь» напечатали резолюции Сибирского Пролеткульта и сибирских журналистов-коммунистов, где Горький был назван «изворотливым, маскирующимся врагом» и «рупором», «прикрытием для всей реакционной части советской литературы». Сталин запомнил Курса, и партийное возмездие за эти публикации было слишком жестоким, хотя до этого никого не наказывали даже за весьма острую критику писателя. Постановлением ЦК ВКП(б) от 25 декабря 1929 года А. Л. Курс был отстранен от своих редакторских обязанностей и отозван в распоряжение ЦК ВКП(б). Он согласился с этим решением, назвав публикации против Горького «левым перегибом».

К сожалению, многие критики Горького не понимали сложного положения больного писателя. Сталин, резко предостерегавший М. Горького в октябре 1917 г. о том, что «русская революция» может отбросить его «в небытие», как и «перепуганных интеллигентов» из газеты «Новая жизнь», теперь защищал его, чтобы выманить из Италии в СССР и использовать в своих целях. Безусловно, писатель видел, что происходит в стране, и настороженно относился к Сталину, пытаясь как-то реабилитировать себя за некоторые прежние мысли, уже ставшие крамолой, он создал журнал «Наши достижения», написал очерк «Соловки», выполнив задание вождя и его команды опровергнуть «клевету» врагов советской власти и т.д. К чести Горького надо сказать, что он поддержал таких хороших писателей, как Иван Катаев, Бабель, Тихонов, Габрилович, Славин, Пильняк. Однако внутренне Горький еще не был готов к художественному отражению новой советской действительности.

<...>

Последний год жизни Горького прошел под полным контролем Сталина. Писатель обреченно говорил: «Словно забором окружили — не перешагнуть», «окружили, обложили... непривычно сие». В конце 1929 года Горькому опять рассказали о журнале «Настоящее», о редакторе Курсе и позиции сибирских коммунистов — на этот раз писатель отнесся к их мнениям удивительно терпимо. Он сказал: «Это нечто от плохо понятого Писарева», «нечто вроде запоздалой кори», «если их наставить на путь истинный, от их школярства ничего не останется... А прозреют и слух обретут».

Видимо, узнав больше о Курсе и чувствуя свою вину, он написал 8 января 1930 года письмо И. Сталину с просьбой «не наказывать пишущих про меня нелестно и враждебно...», так как это происходит «по недоразумению», «по малограмотности», «по ортодоксальности». «Так что не наказывайте ругателей, Иосиф Виссарионович. Очень прошу Вас».

Однако Сталин и другие члены ЦК ВКП(б) думали иначе и отстранение Курса было, конечно, вызвано не суждениями о Горьком, а его журналистской независимостью и тем, что вокруг крупной сибирской газеты и журнала образовался круг защитников индивидуальных крестьянских хозяйств, а вокруг самого Курса собралось много единомышленников С. И. Сырцова. Во время поездки вождя в Новосибирск между ним и непокорным секретарем Сибкрайкома ВКП(б) возникли очевидные разногласия по крестьянскому вопросу, Сталин почувствовал в нем противника. Стремясь со временем убрать С. И. Сырцова из высшего руководства страны, отец всех народов сделал хитроумный ход, решив отозвать его в Москву с повышением. Летом 1929 года С. И. Сырцов становится Председателем СНК РСФСР и кандидатом в члены Политбюро. После отъезда С. И. Сырцова коллективизация в Сибири приобрела принудительный характер, пошла неестественно ускоренными темпами, что привело к разорению многих крепких середняцких хозяйств, причисленных к кулацким.

В конце 1929 года С.И.Сырцов на заседании Совнаркома РСФСР смело заявил о перегибах в проведении коллективизации, о запугивании крестьян, потом повторил выводы на заседании фракции ВКП(б) ВЦИК СССР. <...>

Через некоторое время С. Сырцова отправили за Урал, где он работал руководителем нескольких хозяйственных предприятий. В 1935 году его арестовали за неосторожно сказанные слова: «Сталин на костях Кирова мостит дорогу к власти». Следователь Л. Влодзимирский[30] никаких признаний из него не выбил. Весной 1937 года Сырцов был расстрелян.

Судьбы единомышленников С. И. Сырцова не менее трагичны: почти все они были расстреляны или покончили с собой. Курс сначала работал в Москве преподавателем Коммунистического института журналистики, затем, уже исключенный из партии и допрошенный ОГПУ первого ноября 1930 года, начинает работать по договорам как киносценарист на киностудиях «Межрабпомфильм» и «Союзмультфильм». Ему приходилось и дорабатывать чужие сценарии, и пользоваться помощью знакомых журналистов. А. Л. Курс никогда не был суровым, непримиримым рапповцем, марксистом-фанатиком, каким его иногда хотели представить. При всех своих невзгодах он оставался очень порядочным человеком, романтиком, преданным другом многих близких ему людей. <...>

Курс много писал, рассчитывая поработать еще с близким по духу лефовцем, кинорежиссером Львом Кулешовым, который не сторонился опального редактора, как некоторые бывшие друзья журналиста. Кулешов принимал его у себя дома, любил как товарища, собеседника, сценариста, фотографировал вместе с женой и сыном. Почти всю зрелую жизнь А. Л. Курса волновали мысли о соотношении в жизни человека мифов и реальности, правды и вымысла. В своей книге о кино он сказал, что кинематограф очень часто выполняет «утешительную» роль, и даже Чаплин — «утешитель малых сил», так как дает зрителю «ту жизнь, которую ему хочется», симпатизируя слабейшему, вознаграждая зрителя в вымыслах «за ущерб, претерпеваемый в реальной жизни».

К теме «Великого утешителя», как будет назван сценарий Курса, его привели и собственный жизненный опыт, и его любовь к О’Генри, которого он читал в оригинале. Он встречал в самых отдаленных сельских клубах сотни зрителей, которых успокаивала и умиротворяла красивая жизнь в западных боевиках со счастливым концом, и эти же люди уходили с «Броненосца «Потемкина». Тему «Великого утешителя» Курс связывал со своими мыслями о культурной революции в стране, пытаясь понять, в чем же «социально воздействующая» и эстетическая сила искусства. Он вложил в сценарий много выстраданного из своей журналистской практики. Утешительством Курс иногда называл политическое убаюкивание людей, красивое вранье о светлом будущем, выгодное корыстным политикам.

Любопытен такой факт: 17 августа 1925 года В. И. Нарбут, хорошо знавший Курса и печатавшийся в его в журнале «Журналист», получил от Горького письмо с таким отзывом об О’Генри: «Это писатель ловкий, но не очень талантливый... и он вреден потому, что внушает маленьким людям надежду на «случайное, но большое счастье», «...все это очень утешительно, сентиментально и фальшиво». В своих сибирских очерках он всегда говорил правду о культурном, нравственном убожестве деревенской жизни, о примитивизме и невежестве иных «партийных госпиталей». Именно благодаря оригинальному замыслу Курса и мастерству его литературно-кинематографического письма, картина «Великий утешитель» состоялась как яркое художественное произведение. Шкловский был совершенно прав, когда написал: «Сценарий «Великого утешителя» — явление крупное во всей истории кино». <...>

Писатель О’Генри (в фильме Билл Портер) показан как талантливый, гуманный, но во многом разочарованный человек, вынужденный приспосабливаться к требованиям властей и к пожеланиям мелкобуржуазной читательской массы. Он не хочет писать «кровью своего сердца» и в отчаянии восклицает: «Никогда, никогда, даже перед самой смертью я не смогу написать то, что знаю, то что надо написать». Бесспорно, эти слова в какой-то степени отражают настроение самого Курса за несколько лет до его гибели.

Фильм «Великий утешитель», вышедший на экраны в 1933 году, мог бы стать одним из выдающихся произведений мирового кино, если бы Кулешову удалось точнее, глубже поставить сцены в тюрьме, избавиться от театральности и пригласить на роль Билла Портера другого актера.

В 1933 году на съемках «Великого утешителя» Курс встретился с одним из художников ленты, режиссером-аниматором И. П. Ивановым-Вано, с которым познакомился в 1925 году во время просмотра его политического мультпамфлета «Китай в огне». Они говорили о народных сказках, которые, как считал Курс, так и просятся в кино, в них заложен большой социальный смысл. И взрослые, и дети восхищаются тем, что «слабые становятся сильными, дурачки женятся на царевнах, великаны побеждаются маленьким портным...» По  курсовским сценариям Иванов-Вано поставил фильмы «Сказка о царе Дурандае» (совместно с В. и З. Брумберг, «Межрабпомфильм», 1934) и «Котофей Котофеевич» («Союзмультфильм», 1937). «Сказка о царе Дурандае» — это яркое самостоятельное литературное произведение, которое дает художнику-аниматору оригинальный материал и нужное настроение. Мне кажется, что содержание и стиль этого сценария оказало серьезное влияние на развитие сказочного жанра в советском кино.

<...>

Мне удалось найти пять непоставленных сценариев А. Л. Курса: «Быстрее, Америка», «Веселый кусок хлеба» и три сценария про произведениям А. П. Чехова. В кинематографических рассказах о современной Курсу жизни ощущается незаурядное дарование художника. Он писал отточенными фразами, образным эмоциональным языком, легко создавая оригинальную характеристику героя или блестяще используя параллельный монтаж. Вот как он представляет зрителю и режиссеру в сценарии игровой ленты «Быстрее, Америка» племянницу машиниста Гордона—«куколку»: «Лицо розово-белой эмали, прекрасное, как обложка бульварного журнала. Голубые глаза, влажные губки ребенка. Глаза мягкие, как у болонки. И золотые волосы, прижатые прутками сетки-завивалки. Только что из школы и ошарашена прелестями жизни, прочитанными в кинокартинах». Американскую жизнь А. Л. Курс характеризует с марксистских классовых позиций. Его герои — талантливые рабочие: машинист Гордон, увлеченный симфонической музыкой и представляющий себя дирижером, кочегар Майкл, поэт, влюбленный в «миллион американских цветов», «птичью песню Америки». Им противостоит другая Америка: отрицательные персонажи дельцов Голливуда, продажные служители седьмой музы: здесь и киномагнат-миллионер мистер Смит, романист из Англии, зав. рекламой, два кинорежиссера, истерическая кинозвезда со «змеиным телом» и «кокаином в глазах» и две киноактрисы, «готовые на всё». Они веселятся, пьянствуют в роскошном салоне курьерского поезда, «голливудят», как выражается сценарист. Жизнь трудовой Америки символизирует большая свалка с «холмами гниющей рыбы и горами ржавых консервных банок». Здесь, на конвейере, сортируя «добычу», трудятся эмигранты: итальянцы, индейцы, евреи — люди, получившие временную работу и радующиеся выловленным вещам. Это, говорит автор, «скрытая от мира американская демократия». Эти кадры даются параллельно с изображением путешествия «голливудствующих» визитеров в курьерском поезде, роскошном автомобиле. Им нужна новая кинозвезда, и легкомысленная куколка, в которую влюблен кочегар Майкл, соглашается поехать в Голливуд на съемки фильма «Быстрее, Америка» и удобно устраивается в салоне курьерского поезда, где сразу попадает на колени миллионера-киномагната мистера Шмидта. Майкл потрясен предательством «куколки», которую называет «мисс Америка». Курьерский поезд, в котором она едет, ведет машинист Гордон, а в топку подбрасывает уголь кочегар Майкл. И снова даются в острых параллельных сопоставлениях с тем, что происходит в поезде, эпизоды восстания безработных, трудового люда свалки и их схваток с полицией. Возникает образ «Америки — экстренного поезда», который несется неизвестно куда. Майкл, обезумев от отчаяния, все убыстряет движение поезда, и «стрелка манометра скачет, как бешеная». Он вступает в борьбу с Гордоном и убивает его в драке, обвиняя в том, что он продал племянницу в Голливуд. Майкл, стоя на тендере, восклицает: «Америка, твое сердце — фордовский автомобиль, твоя муза — дешевая голливудская картина!» Стремительное движение поезда как бы превращается в метафору, усиленную изображением обеспокоенных звезд Голливуда, которые с трудом приходят в себя после кутежей. А «рельсы кричат, как испуганные женщины, и «луна... — в пляске святого Вита». Автор сценария не показывает нам крушения поезда, ограничиваясь условными образами: «мир взлетел в пламени», «скрежет размолотых гор», и «тишина».

Второй сценарий, написанный в июне 1933 года, называется «Веселый кусок хлеба». Курс приглашает будущего зрителя на старый уральский металлургический завод, куда приезжают трудиться немецкие рабочие и инженеры. Среди них много коммунистов. Вначале их обескураживает плохо организованная встреча, несовершенные условия труда, и они понимают, что здесь «не социалистический рай». Ампир, как шутливо замечает сценарист, уже попорчен «заплатами советского периода». Приезжие жалуются на «русское свинство», плохие продукты, ругают мечтателей-большевиков, не выносят клуб с тараканами. Молодой немец Август хочет уехать и в споре с председателем завкома дает ему пощечину. Тот не вступает в драку и говорит юноше: «Ты еще не знаешь, пролетарий Август Вернер... ты еще не знаешь, какой тяжелый... какой тяжелый кусок хлеба коммунизм».

«Веселый кусок хлеба» — скорее либретто фильма, кинопьеса с хорошо написанным диалогом. Основные сцены этой вещи рассказывают о том, как заводской труд, тесное общение, преодоление трудностей сплачивают немецких и русских рабочих, которые выполняют важный государственный заказ. Теперь Август говорит: «Я понял, что такое тяжелый кусок хлеба». «Кто сказал тяжелый? — отвечает ему Воробейчик с улыбкой. — Веселый кусок хлеба!» В сценарии есть интересный эпизод, передающий осторожность людей в те времена, когда искали врагов: председатель завкома начинает заворачивать завтрак в газету и замечает портрет вождя. Тогда он отрывает половину газеты с изображением Сталина и заворачивает еду в другую половину бумаги.

Безусловно, Курс ищет «проходные» темы, так как в 1933-34 году множество талантливых сценариев попадали в категорию безыдейных и немарксистских. Попытка сделать с Кулешовым фильм об общественном питании кончилась для него и для режиссера неудачей.

В 1929-30 году, после выхода на экран картины Якова Протазанова «Чины и люди», первого значительного советского фильма по А. П. Чехову, на студии «Межрабпомфильм» предполагали выпустить еще несколько картин по произведениям этого писателя. По свидетельству П. Краснова и Г. Кравченко, А. Л. Курс в 1932-33 годах с большим интересом перечитывал Чехова. Александр Львович, — рассказывала Галина Кравченко, — жил за счет случайных заработков и много писал. Он как-то мне сказал: «Теперь надеюсь на Антона Павловича... Недавно написал кое-что...» Среди старых фотографий, семейных записей, газет 30-х годов я нашел три небольших машинописных сценария по произведениям А. П. Чехова: «Медведь», «Учитель словесности», «Скрипка Ротшильда». Они написаны в типичной для Курса эмоциональной манере и, как всегда, его фантазия опирается на факты живой жизни в восприятии А. П. Чехова. Курс умело раскручивает пружины скупых, но удивительно точных чеховских образов в занимательные и выразительные сцены, диалоги, монтаж деталей и т.д., не искажая ни настроения, ни главной мысли чеховских вещей. Известная картина Исидора Анненского «Медведь» (1938) имеет мало общего с одноименным сценарием Курса по этой драматической «шутке» А.П.Чехова. <...>

Мастерство Курса-кинематографиста достаточно ярко проявилось в других сценариях по новеллам А.П.Чехова «Учитель словесности» и «Скрипка Ротшильда», которые так и не были поставлены в кино. <...>

Наиболее интересно написан небольшой сценарий по короткой новелле А. П. Чехова «Скрипка Ротшильда», где необычайно весомо каждое слово. Сжатые, точно отлитые фразы Чехова трансформируются в ясные кинематографические образы и выразительный динамический диалог. Курса волнует извечный вопрос, вложенный Чеховым в уста гробовщика-скрипача Якова Иванова: «Зачем вообще люди мешают друг другу?» Сценарист сосредоточивает внимание зрителя на сложных взаимоотношениях и трудном сближении двух героев — русского Якова Иванова и еврея-флейтиста, нищего музыканта, названного по иронии судьбы Ротшильдом. Где-то на втором плане возникает тема: музыка и человек. <...>

Тема искусства вдохновляющего, раскрепощающего человека, которое выше всей этой «суеты сует», в последних эпизодах сценария выходит на первый план. Больной Яков, готовясь к своей смерти, последний раз играет на своей любимой скрипке. Он играет, как говорит сценарист, «о пропащей убыточной жизни, о продажных обывателях, не желающих подыхать, о реке, которую можно было сделать богатой трудом, о старухе, которую он никогда не приласкал, о Ротшильде, которого он обидел».

Приходит Ротшильд, и Яков ласково подзывает его к себе, затем спрашивает: «Скажи, Ротшильд, будет на земле жизнь без убытков?» Он снова начинает играть, звуки его скрипки плывут над улицей, а лицо флейтиста делается «скорбным, страдальческим, восторженным». И Ротшильд, и Яков плачут. Искусство соединило их. Умирая, Яков спрашивает себя, почему люди мешают друг другу жить, зачем он обидел Ротшильда. У постели умирающего появляется Ротшильд, и Яков, с трудом подняв скрипку, отдает ее Ротшильду. (У Чехова Яков просит священника передать скрипку Ротшильду.) Сценарист придумывает такой финал: в базарном трактире Ротшильд играет уже не на флейте, а на скрипке — играет тему и мелодию Якова. Его внимательно слушают крестьяне, мастеровые, извозчики, горбатый буфетчик. Мелодия разрастается. «Вздрогнули, раздвигаются стены трактира. Ротшильд уже на возвышении. Перед ним в далекой долине — очертания невиданных зданий, аллей, мостов, колоннад, каменных лестниц, по большой реке проходят белые пароходы. Возникает множество человеческих лиц — люди слушают Ротшильда. И, кажется, что это уже не скрипка поет, а звучит радостный победоносный хорал».

Поздней осенью 1937 г. в трехкомнатную квартиру А. Л. Курса на Чистых прудах ночью пришли чекисты. Услышав звонок, Александр Львович сказал: «Это за мной...» Потом арестовали жену, когда она принесла ему первую передачу в Лубянскую тюрьму, следующим для органов НКВД был сын Курса, студент исторического факультета МГУ. По известному сталинскому принципу «гнездо врага» было уничтожено.

Курса расстреляли в конце 1937 года. Погиб яркий талант, только начинавший жить в большом творческом измерении.

Историки литературы много лет писали о «курсовщине», «троцкистской группе в журнале «Настоящее», «троцкистско-кулацком объединении в Сибири». К величайшему сожалению, Курс сегодня совершенно забыт, факты его биографии в книге «Сценаристы советского кино» (1972) искажены и неполны, в некоторых библиографических карточках его имя вычеркнуто. В. Шешуков в своей книге «Неистовые ревнители» (1970) рассматривает и личность, и некоторые  факты сибирского периода биографии Курса, ничего не зная о жизни и творчестве этого замечательного человека. Особенно нелепыми выглядят такие характеристики Курса, как «карикатура на Авербаха», «зловещий тип руководителя литературы тех лет». Очевидно, автор ориентировался на некоторые давно устаревшие оценки деятельности Курса А. М. Горьким…

Надеюсь, что эта статья поможет историкам кино и литературы взглянуть на Александра Львовича Курса в ином свете, не отягощенном предубеждениями и домыслами.

 

1. Петр Борисович Краснов (1891-1962) — русский советский журналист.

2. Михаил Давыдович Гарин (1900-1980) — русский советский журналист.

3. Мая Михайловна Гарина (р. 1923) — врач, кандидат медицинских наук.

4. Геннадий Ефимович Коренев (1894-1971) — русский советский поэт, журналист.

5. Сергей Иванович Сырцов (1893-1937) — советский государственный, партийный деятель. Член партии с 1913 г. Один из руководителей борьбы за советскую власть в Ростове-на-Дону. В 1924-25 гг. — зав. агитпропом ЦК РКП (б). Репрессирован.

6. Ася Сергеевна Сырцова была арестована вслед за своим мужем. Сведениями о ее дальнейшей судьбе мы не располагаем.

7. Дмитрий Захарович Мануильский (1883-1959) — деятель российского и международного революционного движения, академик АН УССР, партийный работник, журналист, дипломат.

<...>

13. Юрий Михайлович Стеклов (Нахамкис) (1873-1941) — русский и советский революционный деятель, публицист, главный редактор нескольких периодических изданий («Известия», «Новый мир», «Красная нива»).

14. Михаил Юльевич Левидов (1891-1942) — известный критик 1920-х гг., прозаик. Репрессирован.

<...>

16. Владимир Яковлевич Зазубрин (Зубцов) (1895-1938) — русский советский писатель. Репрессирован.

17. Николай Иванович Анов (1891-1978) — русский советский писатель.

18. Афанасий Лазаревич Коптелов (1903-1990) — русский советский писатель.

19. Сергей Николаевич Марков (1906-1979) — русский советский писатель.

20. Иван Евдокимович Ерошин (1894-1965) — русский советский писатель.

21. Михаил Михайлович Басов (1898-1937) — русский советский писатель. Репрессирован.

22. Здесь и далее высказывания Берберовой цит. по кн.: Неизвестная Берберова. Санкт-Петербург: «Лимбус-Пресс», 1998.

23. Цит. по кн.: Горький и Сибирь. Новосибирск, 1961.

24. Макс Александрович Савельев (1884-1939) был в 1917  г. зав. редакцией газеты «Рабочий путь», затем — «Правды». После Октябрьской революции участвовал в организации  Высшего экономического совещания. Член ВСНХ. В 1919 г. редактор центрального органа коммунистической партии большевиков Украины «Коммунист».

<...>

30. Лев Емельянович Влодзимирский (1905-1953) — с 8 мая 1937 г. по сентябрь 1938 г. — зам. начальника 4 отдела ГУГБ НКВД СССР. До 8 мая работал в органах госбезопасности на Кавказе, поэтому версия о том, что именно он допрашивал С. И. Сырцова, кажется не слишком убедительной. В 1953 г. Влодзимирский (как и некоторые другие крупные деятели органов госбезопасности) был расстрелян (примеч. ред.).

 

 

Информацию о возможности приобретения номера журнала с полной версией этой статьи можно найти здесь.