Размышления о преподавании, или, скорее, мечтания, — в духе поколения неисправимых идеалистов, — собственно, начались у меня с вопроса, который я сама себе задала. Почему киноведческий цех постоянно и плодотворно пополняется за счет филологов, театроведов, «изошников», музыковедов, эстетиков, философов — по образованию, а вот  киноведов-вгиковцев, прославивших  смежные гуманитарные науки, я что-то не припомню? По крайней мере — последних четырех-пяти поколений.  Ну разве что Валентин Курбатов,  ушедший в литературоведение, защитив во ВГИКе диплом о Козинцеве. Или Наум Клейман, пушкинистские  работы которого уважаемы в  самых рафинированных филологических кругах. Кто еще? Даже если я кого-то не упомнила — да простят они меня — тенденция явная: в эпоху, когда гуманитарные науки стремятся к единению, к всеохватному, комплексному изучению предмета, киноведение остается келейным, замкнутым и, по-видимому, менее плодотворным и эффективным. Потому как и впрямь «узкий специалист подобен флюсу».

Наверное, есть некое объективное объяснение  такому киноведческому изоляционизму. И даже не одно.  Закон восприятия — «от анализа — к синтезу» — касается,  как известно, и научной деятельности. По-видимому, молодое — в сравнении с классическим искусствоведением — киноведение (в совокупности, естественно, а не в единичных проявлениях) еще только подходит к фазе синтеза. То есть изучения кинематографа как части  культуры, искусства... Начало любого знания о предмете или явлении — это попытка вычленить его, обособить и рассмотреть, противопоставляя  известному. И естественно,  пионеры кинотеории, киноведения начинали с размежевания. Размежевания кинематографа с живописью, фотографией, поэзией, театром, драмой, романом — в разные времена в разной степени. Но их делегировали в кино классические искусства и гуманитарная наука, достигшая за многие века исследовательской стадии синтеза. Они настаивали на особости нового искусства, его отличительных чертах и качествах, но познавали и описывали кинематограф в связи с культурой в целом. Может быть, поэтому сегодня, в эпоху синтеза гуманитарной науки, ранняя кинотеория особенно ценна. К ней всё чаще обращаются серьезные исследователи.

В дальнейшем киноведение всё больше замыкалось на анализе кино как такового, на исследовании кино «через кино». Это, повторяю, естественная и необходимая фаза. Но в силу разных обстоятельств — закономерных и случайных для науки — эта фаза затянулась. Возможно, это стало одной из причин кризиса, который, по общему признанию, переживает сегодня наука о кино.

Однако кризис — явление рубежное и,  в определенном смысле, плодотворное. Зашедший в тупик ищет выход. И, как показывает история искусства и науки, — найдя его, выйдет к следующим рубежам.    

Это то, что касается процессов объективных. Что же до «сиюминутных», вгиковских соображений — то это уже из области мечтательных рассуждений субъективного свойства. Хотя, естественно, Всероссийский Государственный институт кинематографии не остался в стороне от объективных процессов и даже утрировал их — насколько мог.

ВГИК выпускает которое десятилетие «узких специалистов». Почему? ВГИК не додает студентам-киноведам «соседних знаний»? Вроде бы додает. Во всяком случае — количественно. В расписании — помимо чисто киношных — значатся и такие «вкусные» предметы, как изобразительное искусство, зарубежная и отечественная литература, история музыки и театра, теория драматургии, эстетика, общая история и история России и т.д. Но ясно, что в рамках четырех- пятигодичного обучения все эти дисциплины могут быть представлены факультативно и очень сжато. Скажем, киноведы ограничивают свое образование по части отечественной литературы двумя веками. А до того — как повезет: заинтересуется студент кем-то,  «подсказанным» Лихачевым, — почитает «Слово о полку...» или «Повесть временных лет». Не повезет — будет считать, что русская литература «есть пошла» от баснописца Крылова и Радищева — в лучшем случае. Прочитает Лотмановский восемнадцатый век — хорошо. Не прочитает... И так далее.

Среди выпускников киноведческого факультета ВГИКа последних лет, увы, всё больше неспециалистов, то есть профессионально малопригодных киноведов. Это касается, правда, и выпускников других гуманитарных вузов, особенно — так называемых творческих (технарей и естественников знаю мало, поэтому боюсь ошибиться, но подозреваю, что там — аналогичные процессы). Можно, конечно, роптать, что преподаватель «мельчает». Да, конечно, моим студентам повезло меньше, чем мне: я слушала Бонди и Радцига, Турбина и Карельского, а они вынуждены слушать меня. Но и мне, по этой логике, повезло меньше, чем, скажем, моему отцу, учившемуся в двадцатые годы у замечательной плеяды питерских филологов и искусствоведов в Институте истории искусств. Конечно, я тепло и благодарно вспоминаю легендарные Пушкинские спецкурсы Сергея Михайловича Бонди. Но, может быть, с не меньшей благодарностью и ностальгией — наш любимый малозаметный семинар по драматургии и театру, который заинтересованно и энергично вела Елена Петровна Любарева — светлая ей память. Именно она подала нам идею и помогла «пристроиться» к театроведам ГИТИСа  слушать лекции по специальным дисциплинам, которых не было у нас на филфаке.

Безусловно, вгиковцы нескольких поколений  вправе гордиться тем, что учились у Владимира Яковлевича Бахмутского, у Кнабе, у Ильинской... Но, уверена, брать можно и нужно у любого преподавателя, то есть у того, кто пре-по-дает. Естественно, кто-то может дать больше, кто-то меньше. Но ведь и берут тоже по-разному. Любое образование — это, в конечном счете, самообразование. Учитель — в моем понимании — это наставник. Тот, кто способен заинтересовать, направить и сориентировать. Дальше — самостоятельное чтение, смотрение, обдумывание. И даже заучивание. Да-да, та самая «зубрежка», которую новые методики обливают презрением и заменяют разными игровыми формами подачи материала. Игры играми. Ради Бога. Но всё в меру. Рискую прослыть ретроградом, но уверена, что и «зубрежка» в определенных дозах и случаях полезна. Она тренирует память. Без нее невозможно, скажем, учить языки. Постичь строй любого европейского языка не представляет особого труда. Но дальше (или параллельно) начинается самое «занудное», начинается труд. То, на чем ломаются лентяи — систематичное заучивание, зазубривание слов. Мы, пощаженные и обленивившиеся,  не зубрившие в школах мертвые языки — латынь и греческий, не заучивающие почти автоматически на Законе Божием малопонятные строки Ветхого Завета, завидуем тренированной памяти стариков, прошедших через «зубрёжку» гимназий. А наша школа всё меньше нацеливает на труд и уж совсем не учит находить в этом труде радость. Радость узнавания и преодоления. Конечно, замечательно, когда «в детстве у вас было детство», и вы, играя, познавали мир. Но когда это детство у вас и в отрочестве, и в юности, и в зрелости... И при этаком  инфантилизме, при неумении и нежелании трудиться — поток  легкодобываемой и поверхностной  информации — с телеэкранов, из Интернета, — воспринимаемой как истина в последней инстанции. И вот малообразованные, не потрудившиеся  создать для себя  в школьные годы мало-мальски устойчивый гуманитарный базис, но крайне самонадеянные — что, впрочем, естественно для юности — абитуриенты по тем или иным причинам и поводам попадают во ВГИК. А рядом, «как назло» еще оказываются один-два гуманитария, успевшие «набрать» должное до института. Они просто продолжают самообразование, пока преподаватель пытается перевести остальных на «взрослые рельсы». Но эти «остальные» не успевают за институтские годы, наверстав упущенное, достичь того уровня гуманитарного знания, которое позволило бы им свободно ориентироваться в пространстве культуры и искусства. В лучшем случае, под нажимом преподавателей они успевают овладеть частью сугубо киношных дисциплин, изолировав кино в своем сознании. Процесс этот, по-моему, поступателен. Всё меньше студентов-киноведов обладает необходимой гуманитарной подготовкой. И всё меньше студентов-киноведов, способных и склонных к самообразованию. В результате — киноведов, способных и склонных к самообразованию. В результате — выпускники киноведческого факультета ВГИКа пополняют  ряды кино- и тележурналистов, не всегда успешно конкурируя с бойкими выпускниками  журфака. Почти  забыта профессия архивиста. С историками и теоретиками — еще хуже. Тут уж не до широкого искусствознания.

Честно говоря, я не знаю, что предложить. Вроде, процесс объективный, то есть имеющий  вполне объяснимые причины, и часть их обозначена. А раз объективный, то что же сражаться? Но я уже сказала, что всё это романтические мечтания. Уж очень «за профессию» обидно. А посему рискну предложить — за невозможностью изменить школьное образование и при отсутствии иллюзий относительно принципов отбора будущих студентов  киноведческого  факультета — рискну предложить две ступени институтского образования: что-то вроде техникума — для «узких специалистов» при обязательной профессиональной ориентации. И высшее образование — для могущих и желающих его приобрести. Студент сам выбирает сумму предметов, которые он обязан освоить. Эта «сумма» и определяет вид получаемого в результате диплома. Конечно, в этом случае нужно скорректировать и уточнить учебную программу... И, что давно назрело, ввести  факультативы самых разных культурологических дисциплин — с приглашением специалистов. Ведь ясно, что своими силами киноведы с такой культурной всеохватностью пока не справятся.