Раннее детство мое, как и вся последующая жизнь, неразрывно связано с театром. Мать и тетка, которые воспитывали меня, обе актрисы, не могли содержать няньку, и поэтому я проводила дни и вечера в театре. Там играла я, там спала и ела, и игры мои были мало похожи на игры детей — все они были подчинены суровой театральной дисциплине и наполнены содержанием тех спектаклей, которые давал театр в том или ином сезоне.

Вероятно, именно моей «домашностью» в театре объясняется тот факт, что, когда режиссеру понадобился исполнитель для роли мальчика в пьесе Ромена Роллана «Настоящее время», он захотел попробовать меня. Так я стала актрисой. Было мне в это время девять лет.

Роль была довольно большая, играла я искренне, по-детски переживая все происходящее с моим героем, и, по-видимому, трогала публику. Много раз по окончании спектакля мне подносили конфеты.

Девяти лет от роду испытала я сладость первого заработка. Мне платили десять рублей за спектакль, и в дни моих выступлений мы с мамой возвращались домой не пешком, а на извозчике и покупали корзинку пирожных к чаю. Я была преисполнена гордостью, когда «мои пирожные» ставились на стол, и поедала их с завидным аппетитом.

Вторая роль, остро драматическая (тоже мальчик), была сыграна мной через год, в пьесе «За океаном». Как и в первом спектакле, мама моя, К.М.Половикова, играла роль моей матери. Это очень помогало, но в то же время не могу не вспомнить один забавный эпизод: на одном из гастрольных спектаклей нашего театра (студия Малого театра), когда мы раскланивались в ответ на вызовы публики, ей, к тому времени уже признанной и любимой актрисе, бросили огромный букет цветов; мама благодарила публику и раскланивалась, а я, кланяясь рядом и мило улыбаясь, думала: «Как несправедливо все это — цветы заслужила я, а взяла их мама, потому что она взрослая».

Это была первая ревность актрисы к партнеру, имеющему бóльший успех.

В четырнадцать лет я кончила школу-семилетку, и никто даже не задался вопросом, как сложится моя дальнейшая судьба: настолько было ясно, что в будущем у меня тот же театр. Я решила поступить в ЦЕТЕТИС [Центральный техникум театрального искусства], но туда принимали только с шестнадцати лет. Помню, мама и театральное начальство ездили к директору техникума, хлопотали, просили, и дирекция — в виде исключения — согласилась принять меня в пятнадцать лет. Как только я узнала об этом, без малейших размышлений я подчистила дату рождения в метрическом свидетельстве, стала из четырнадцатилетней — пятнадцатилетней и начала
учебу.

Но мне не судьба была доучиться в техникуме. На одном из экзаменов меня увидел бывший тогда художественным руководителем ТРАМа Илья Яковлевич Судаков и пригласил на роль мальчика в пьесе А.Я.Бруштейн «Продолжение следует». Так я стала профессиональной актрисой.

В том же году произошло первое мое знакомство с кинематографом. Грустное было это знакомство. Режиссер Н.Экк, у которого я начала сниматься в роли Груни Корнаковой в цветном фильме «Соловей-соловушко», сняв экспериментальный эпизод и заверив меня, что «все великолепно», неожиданно... женился. Оказалось, что семейные дела иногда влияют не только на производство, но и на вкусы и стремления режиссера. Экк решил снимать в главной роли не меня, а свою жену. Актриса эта по возрасту не могла играть ту девочку, которой была Груня в первых эпизодах утвержденного уже сценария. Но это не смутило моего режиссера. Он быстро переделал сценарий и благополучно отснял его, а я... осталась «за кадром», растерянная и обиженная.

Неудачей окончился и второй мой кинодебют. «Строгий юноша» не увидел экрана. И таким образом первое мое знакомство с кинозрителями произошло только в 1939 году (в фильме «Девушка с характером»).

Я начинала свою артистическую работу в театре, с театром связана я уже одиннадцать лет и считаю себя в первую очередь театральной актрисой, хотя и люблю и хочу сниматься в кино.

Актерский опыт, мастерство, вкус, умение — все этим обязана я своему театру и, главным образом, Серафиме Германовне Бирман, великолепному режиссеру и актрисе, умнейшему человеку, которого я знаю.

Лучшей своей ролью, наибольшей театральной удачей я считаю свою работу в пьесе М. Горького «Зыковы» (в постановке С.Г.Бирман). Здесь привлекала и острая и тонкая драматургия, и интересная трактовка, и богатейший материал роли, который позволил развернуть свои актерские возможности и заставлял серьезно думать над каждым своим поступком на сцене.

В начале пьесы моя героиня была монахиней, в конце ее — женщиной не совсем чистого морального облика — сколько сил и умения надо было приложить и режиссеру и актрисе для того, чтобы этот характер, многогранный и острый в авторском замысле, выглядел правдиво со сцены.

Я всегда помню об этой роли, в минуты отчаяния я вспоминаю об этих спектаклях только потому, что именно такая роль помогает расти, заставляет делать шаги вперед, преодолевая препятствия, заложенные в драматургической ткани образа.

Быть может, я так люблю «Зыковых» еще и потому, что в дальнейшем мне выпало на долю сыграть целую галерею молодых современных девушек разных сословий, но одного возраста, девушек, наделенных бездной качеств: честных, умных и добрых, но... «голубых» до чистой голубизны безоблачного неба и лишенных как живых человеческих характеров, так и каких-либо недостатков. Все эти девушки честно мыслят и поступают, взволнованно и высокопарно говорят, а препятствий у них нет, как нет и поля для борьбы, как нет и искушений.

В кино я сыграла всего четыре роли:

Катю Иванову в «Девушке с характером»,

Надю Кулагину в «Весеннем потоке»,

Галину Мурашову в «Сердцах четырех» и

Лизу Ермолову в «Жди меня».

Наиболее интересной из этих четырех ролей была роль Галины Мурашовой, хотя сейчас, когда я смотрю эту картину, мне кажется, что я все сделала бы иначе, чем тогда, когда она снималась.

Чем привлекает Галина Мурашова? Все тем же — в этой роли есть хоть крупицы характерности, без которой, на мой взгляд, немыслим актерский образ.

Сейчас я мечтаю о том, чтобы поскорее начать сниматься в роли жены Глинки, предложенной мне режиссером Л.Арнштамом. Это интересная роль. «Глинка» — интересный и умный сценарий, и мне кажется, что в этой работе я найду то, о чем давно уже мечтается.

Еще я мечтаю о том, чтобы в кино работа над поисками образа велась так же глубоко и серьезно, как в театре, чтобы в смысле любви и уважения к актеру и его труду наш кинематограф воспринял лучшие традиции театра.

Меня влекут в кино не поиски славы, не погоня за количеством сыгранных ролей, я хочу признания зрителя, веры в меня, контакта с той массой чудесных советских людей, для которых работаем мы в искусстве.

Недавно я вернулась из шестой по счету фронтовой поездки. Я поняла еще раз, как нужна наша честная и самоотверженная работа в театре и в кино, как ждут они там от нас нового, волнующего и интересного; о многом передумала я за эту поездку, много новых планов подсказала она мне и моим спутникам, но возникла одна новая еще мысль. Почему среди лучших, среди умнейших и культурнейших людей существует еще — как и среди режиссеров — чувство признания по инерции, по привычке? Почему мы оцениваем того или иного актера не по мастерству его, а по прежней работе? Почему «маститые» подчас весьма некритически и бездумно делают то, на чем так хотелось бы у них поучиться?

На фронте мне трудно было ответить на некоторые вопросы, которые задавали товарищи. Я не знаю, чем объяснить исчезновение со сцены или экрана актеров и актрис, о которых по сей день с благодарностью вспоминает зритель.

Пришлось соглашаться, что кроме признания и таланта в искусстве нашем существует еще и неудача и всеобщее забвение. Что делают и где снимаются Гурецкая, Жеймо? Почему не снимается Игорь Ильинский? Почему на протяжении восьми лет не слышно и не видно чудесной актрисы Поповой, которую с трепетом и волнением смотрела я в юности в театре б. Корш?

За четыре года войны погибло много миллионов советских благородных людей, они погибли в борьбе против врага и за наше счастливое будущее — пусть это будущее будет счастливым и наполненным благородным трудом в искусстве.

Чехов сказал когда-то, что человек только тогда делает большие шаги, когда под его ноги подкатывают бревна. Я хочу, чтобы эти бревна, без которых не рождается настоящее искусство, способствовали увеличению наших шагов, но не заставляли падать или безнадежно спотыкаться, и я верю, что так и будет.