ИЗ СТЕНОГРАММЫ ОБСУЖДЕНИЯ ХУДОЖЕСТВЕННЫМ СОВЕТОМ «ЛЕНФИЛЬМА» ФИЛЬМА «ГЕНЕРАЛ АРМИИ»

 

24 ноября 1945 года

 

Председатель И.А.Глотов. Разрешите заседание худсовета считать открытым.

Козинцев. Я очень плохой судья в таких случаях, потому что знаю, что к работе в худсовете полагается относиться, как к обязательной работе, также нужно способствовать тому, чтобы картина стала лучше, то есть смотреть картину не глазами зрителя, а глазами специального критика. Сегодня я не мог так смотреть, сегодня я отдался течению картины, и она мне доставила огромное наслаждение.

Это очень большая, абсолютно честная и принципиальная работа. Здесь нет ни штукарства, ни стремления сделать что-то поэффектнее. С огромной глубиной авторы картины вникают в материал, в материал страшно трудный, не имеющий за собой никакой литературной традиции, и заставляют нас взглянуть внутрь этого материала.

Приблизительно треть картины проходит у карты. И в то же время картина необычайно волнует. Я был сразу вовлечен в «механизм» фильма, начиная с очень хорошо найденной увертюры часов.

Было много разговоров о том, что не совсем удачна в этой картине актерская работа, что она холодновата. Я с этим не согласен. Работа актеров в этой картине чрезвычайно интересна, перед нами проходит целая галерея людей, от генерала до красноармейца.

Прекрасно здесь показаны настоящие немцы, без попытки повернуть это дело в какой-то гротеск.

Очень хороши в картине музыка и звук[130].

С моей точки зрения, эта картина—гигантский труд, который увенчался полным успехом. Никакого стремления влезать в этот труд со своими советами у меня нет.

Г.Васильев. Сегодняшняя картина—это плод огромной работы всего коллектива, и по первому просмотру трудно говорить обо всем подробно ‹…›.

Первое впечатление о картине таково, что это большое, настоящее произведение киноискусства. Опасения относительно того, что картины на военном материале в послевоенный период будут смотреться без достаточного интереса, данной картиной начисто опрокидываются ‹…›.

Это картина большого масштаба. Чрезвычайно положительным моментом является то, что автор сценария работал не только до сдачи сценария, но и в течение всей работы над картиной. Это явление надо приветствовать ‹…›.

Здесь прекрасно показано военное командование, показаны люди, которые стоят на переднем крае обороны, и в этих людях есть воля и талант, свойственные русскому человеку. Победа ощущается как результат этой воли и как результат физических усилий людей. Это хорошо показано в подвиге шофера, в борьбе маленькой группы бойцов за дом № 48.

Коллективные усилия всех этих людей принесли нам желанную победу—такова мысль, которая проходит красной нитью через всю картину. Это картина о военной мысли, организовавшей победу.

Очень удачна реплика Муравьева о том, что Клаус его теперь не интересует. В этом же плане хорошо работает фраза о Берлине.

Очень убедительно даны герои картины. Очень хорош лейтенант[131], особенно когда его вызывают в штаб для вручения ордена. На фоне блестящего генералитета очень хорош этот человек, вышедший из дыма и пламени переднего края. Очень хорошо работает, в нем хорошо переданы внешний облик и волевой характер людей, которые не допустили врага в Сталинград ‹…›.

Очень убедителен старый генерал Пантелеев (артист Зражевский[132]). Хотя этот образ имеет литературные традиции, здесь он выражен достаточно ярко и выразительно. Ему абсолютно доверяешь, чувствуешь, что он сделает все, что можно. И в этом величие образа ‹…›.

Эта картина доказывает, что «Ленфильм» послевоенных лет начал выпускать настоящие большие фильмы, которые заставляют вспомнить о том, что «Ленфильм» имеет определенное творческое лицо.

Я нахожу, что работа актера Державина очень хороша, выразительна. Она несет мысль авторов с начала до конца, но где-то в отдельных планах у него чувствуется немножко позирования. Чуть-чуть сдвинуты брови, акцентировка в мимике—это мне чуть-чуть мешает.

Пантелеев (артист Зражевский) со своей штатской мешковатостью меня абсолютно убеждает, и я верю, что это настоящий волевой человек, который отстоял Царицын. Это волевое начало у него не подчеркивается и, может быть, поэтому убедительно действует.

У артиста Державина есть иногда подчеркивание внешней выразительности, но таких кусков очень мало, и в целом его образ удался.

Эта картина—настоящая большая работа, и я поздравляю весь коллектив и студию.

Трауберг. Мне хочется сказать об этой картине словами, которыми говорит Муравьев о Клаусе,—что до этой картины мне уже дела нет. То есть у меня чувство, что ‹…› работать на «Ленфильме» можно и что работа идет. И «Ленфильм» рисуется чем-то захватывающим дух—большим и историческим, но тут же я немедленно оборвал себя на той мысли, что положение-то немножко печально. Показали «Генерала армии», а что дальше?

Эта картина показательна не только как праздник.

«Ленфильм» приехал на свое разрушенное пепелище с кучкой людей, с малой техникой, и в картине «Генерал армии» «Ленфильм» представлен так, как будто бы пронеслись годы и ничего не изменилось, кроме содержания работ. Традиции «Ленфильма» живы.

Я немножко не согласен с Георгием Николаевичем [Васильевым] относительно Державина.

Если мы сравним советскую и американскую кинематографию, то увидим, что американская кинематография смелее в деталях. В американских картинах безумно смелый летчик любит чрезвычайно много девушек, президент демократически разговаривает с чистильщиком и т.д. Но я не видел почти ни одной американской картины, кроме «Гроздья гнева»[133], где бы режиссер и сценарист смело поставили задачу ‹…›. Американская кинематография осмелилась в прошлом подойти к военному материалу только через восемь лет после того, как кончилась война. А здесь, в картине «Генерал армии», мы видим самую живую действительность. Многие боялись, что это будет чрезвычайно скучная картина. Сколько мелких опасностей стоит на пути человека, взявшего такую тему! Он все время ходит по дороге, изобилующей такими вопросами: хорошо ли стоит генерал-майор перед генерал-лейтенантом, правдоподобно ли поставлен телефонный разговор, правильно ли это сделано, то есть сегодня преодолеть этот материал очень трудно ‹…›.

У Державина, может быть, не хватает каких-то взлетов, но ему под силу такая роль. Общий рисунок роли, замысел режиссера меня абсолютно устраивает. Это сталинские полководцы, показанные во всю ширь.

Возьмите Абрикосова. Я боялся этой «дьявольской красоты», этой приторной улыбки и белых зубов. Но страх оказался напрасен, Абрикосов получился хорошо, веришь, что такие генералы были, ибо актерская галерея из Андриевского, Абрикосова, Державина дает портрет замечательного сталинского явления, именуемого советским генералитетом. Я уверен, что это покорит советского зрителя.

Операторская работа. Кальцатый здесь достиг большого потолка. В картине «Малахов Курган»[134] операторская работа шла совершенно отдельно от режиссуры и сценария. Не чувствовалось главного. В этой картине Кальцатый достигает предела операторских мечтаний, без него картины нет. Его режиссер и актеры подминают, а он есть. Меня все устраивает в этой картине. Картина, чрезвычайно трудная по материалу, удалась.

Худсовет и Комитет будут, разбирая картину, находить недочеты, и я жалею, что мы не можем найти того, что можно было бы исправить.

Я хочу высказать только одно сомнение: мне кажется, что хвост картины слабее туловища и головы. Уже через десять минут от начала картина набирает такой темп и подъем, что я даже не знаю, что мне нужно в конце,—либо чапаевский конец, выразительный до точки, либо плавный спуск, либо патетическое тутти, которое заставляет зрительный зал ломать стулья.

Концом я немного не удовлетворен. Здесь идет повторение каких-то кадров, уже перед этим показанных. Затем показано наступление несколько в жанре документальных картин и после этого небольшой прекрасный кусок Муравьева, когда он не хочет разговаривать с Клаусом. Здесь не чувствуется разворота.

Немного не устраивает меня и музыка в конце. Точки в ней не поставлены.

Что-то монтажно, мне кажется, чуть-чуть скомкано. Если бы конец был классичнее, картина дошла бы до полного нокаута. Этот нокаут задерживает и до половины последней части. Здесь лежит какое-то битое стекло, а не точный замысел.

Это единственное замечание, которое я хочу сделать.

В заключение я хочу всех поздравить с большой победой…

Добин[135]. Выступать по этой картине после первого просмотра и очень легко, и очень трудно. Очень легко потому, что оценка картины сама по себе напрашивается—это блестящее достижение советского кино, это картина из золотого фонда нашего искусства.

Трудно выступать потому, что картина настолько богата содержанием, что сразу не охватить всю глубину ее образа и темы.

Прежде всего, я хочу сказать о высоком драматургическом качестве и сценария, и картины. Здесь мы имеем очень редкую в драматургии линию—драматургию мысли, военной мысли. Именно драматургическая сторона—развертывание конфликтов, их ход и развитие—блестяще удалась.

Здесь два сюжетных узла: первый узел—когда перед нашим командованием стоит проблема решения судьбы города, и второй—в конце, когда стоит вопрос о тактике победоносного заключительного этапа всей операции. Эти два узла сделаны с необычайной ясностью, глубиной и выразительностью.

То же самое относится к драматургической стороне в отношениях внутри генералитета. В пьесе Корнейчука «Фронт» отрицательный герой Горлов резко противопоставлен положительным. В этой картине речь идет о противоречиях между людьми, каждый из которых определяет собою какую-то сторону истины, и в этих конфликтах между генералами Муравьевым, Виноградовым и Кривенко раскрывается невероятная сложность нахождения правильного стратегического решения.

Это труднейшее задание блестяще разрешено сценаристом и режиссером.

Создана галерея великолепно очерченных образов полководцев сталинской школы.

Вся эта картина отличается единством своих компонентов, начиная от расшифровки образов, кончая деталями.

Когда генерал Пантелеев в момент чрезвычайной опасности вначале помешивает ложечкой чай в стакане, а потом вынимает пистолет—это блестящая деталь. Таких деталей в картине много.

Картина необычайно ясна по своему драматургическому стержню. Как натянутая струна звучит она от первого до последнего кадра.

Дух истории витает в этой картине. Так же, как дух истории чувствовался в «Простых людях», так и в этой картине есть историческая ширь. Батальные кадры этой картины, изображающие оборону города, ощущаются не как эпизоды, а как образное воплощение войны в целом.

С необычайным лаконизмом и широтой показаны здесь люди. Этот лейтенант, этот солдат воплощают в себе миллионы людей, которые воевали.

Нужно поздравить и студию, и всю советскую кинематографию, и Эрмлера, и Чирскова с огромной удачей…

С.Васильев. ‹…› Мы часто говорим о традициях «Ленфильма», но что такое эти традиции? Традиции есть и на «Мосфильме», и на других студиях, но что это за штука—традиции «Ленфильма»?

Наши традиции хороши потому, что ленфильмовец—это человек, всегда чувствующий свою ответственность и перед студией, и перед страной, и перед эпохой. Это отличает наших художников от всех остальных.

Наши художники привыкли к тому, чтобы идти на трудные темы, хотя все их от этого уберегают. Наши художники продолжают быть настойчивыми потому, что они полагают, что только в создании произведений, которые должны оставить след в нашей эпохе, людях, может быть честь советского художника. Вот что меня пленяет в традициях нашей студии ‹…›.

В первый год по возвращении на наше пепелище мы выпускаем картины, которые ответят на основной вопрос, обращенный к советскому искусству, и которые ответят на этот вопрос будущему поколению. Эти картины сделаны с принципиальной страстностью художника-очевидца, который идет на то, чтобы фиксировать свое отношение к миру в тот момент, когда художник, может быть, полностью еще не осознал всего. Но он идет на это, потому что знает, что хорошая художническая запись эпохи будет значить гораздо больше, чем запись эпохи через сорок лет на основе архивных материалов.

Если подходить к «Генералу армии» с поправками и пожеланиями, то это можно делать, только подойдя с позиции желания объять необъятное.

Нельзя в одно произведение вместить все, что хочешь видеть. Я считаю, что в тех рамках темы, которыми намеренно ограничили себя авторы, сделано максимально и на таком художественном уровне, который не может вызвать никаких возражений. Конечно, могут быть отдельные придирочки, но я считаю, что нам художественные произведения важны не только безошибочными решениями, но отчасти и ошибками, если эти ошибки сделаны с принципиальной страстностью художника, может быть, и ошибающегося в данный момент, но так видящего мир, так понимающего стоящие перед ним задачи.

Товарищ Эрмлер с присущей ему художнической практикой, с его отношением к действительности видит это такими глазами. Он видит в этом наиболее основное и ценное для понимания и раскрытия нашей эпохи.

С этой точки зрения я принимаю целиком его картину как документ художнической практики Эрмлера в нашей эпохе.

Можно было бы говорить об отдельных удачах или неудачах с чьей-нибудь вкусовой точки зрения. Можно сказать, что этот актер нравится больше, этот меньше, но до меня доходит образ всей картины. Я не хочу искать—из чего этот художественный образ сложен, я принимаю его целиком, как абсолютно меня убеждающий и волнующий, как определение одного из аспектов процесса, который затрагивается этой картиной.

Такая оценка актерской работы, которая здесь была, очень спорна. Это чисто вкусовые ощущения, которые, может быть, и не обязательны ‹…›.

Мне в советской кинематографии надоело видеть дураков вместо советских людей. В этих двух картинах[136] я вижу людей с мыслью, с интеллектом. Вот за что нужно сегодня драться и надо показывать сегодня—такой рост человеческих качеств, чтобы вам можно было ходить с высоко поднятой головой.

Довольно кланяться немцам и считать, что они культурнее нас. Довольно кланяться кому бы то ни было, ибо возможности русского народа, его сметка, его интеллект, начиная с солдата, которого играет Волков[137], и кончая сметкой генерала, которого играет Державин, необычайно велики.

Мы видим большой рост культуры нашего народа, и мы так должны работать над образами советских людей, чтобы можно было уважать этих людей даже тогда, когда они ошибаются, ценить в них настоящий, большой интеллект.

Я хочу поздравить всех, а это значит, поздравить и самого себя.

Председатель. Мне тоже осталось только поздравить весь коллектив, в том числе и себя ‹…›.

Эрмлер. В нашей жизни у каждого из нас бывает десять, а может быть, пятнадцать вечеров, когда говорят такие слова. Конечно, это очень радостно.

Моя поправка заключается в том, что если бы был только один Эрмлер, конечно, никогда такая картина не получилась бы.

Я без прикрас говорю, что если бы Борис Федорович Чирсков был бы только автором, который написал сценарий и ушел от картины, картина была бы намного и много хуже.

Если бы не было оператора, художника[138], звукооператора, директора картины[139], если бы не было ‹…› руководителя студии Глотова, не было бы такой картины.

Поэтому мне хочется тоже себе разрешить поздравить моих товарищей и в первую очередь их поблагодарить, потому что без их повседневной напряженной работы ничего бы не вышло. А работали товарищи на совесть. Если Маханькова[140] могла работать сутками и падать в обморок из-за того, что один кусок был несинхронным, то это говорит о высоком патриотизме замечательных, иногда и маленьких людей нашего советского искусства.

Их и сегодня я в первую очередь благодарю!

С. Васильев. Предлагаю приветствовать весь коллектив.

Председатель. Объявляю заседание закрытым.

 

Неправл. стенограмма

 

130. Музыку к фильму писал Гавриил Николаевич Попов (1904–1972). Звукооператорами были Николай Иванович Косарев (1907–1979) и Александр Наумович Островский (1896–196?).

131. Роль лейтенанта Федорова исполнил Владимир Тимофеевич Марьев (1912–1991)—актер театра и кино. Снимался также в фильмах «Люблю ли тебя?» (1934), «Остров Безымянный» (1946), «Свет над Россией» (1947), «Сталинградская битва» (1949) и др.

132. Зражевский Александр Иванович (1885–1950)—актер театра и кино. Снимался в фильмах «Возвращение Максима» (1937), «Великий гражданин» (1937–1938), «Крейсер “Варяг”» (1946) и др.

133. «Гроздья гнева» (1940, реж. Д.Форд).

134. «Малахов курган» (1944, реж. А.Зархи и И.Хейфиц).

135. Добин Ефим Семенович (1901–1977)—литературовед и киновед.

136. Имеются в виду фильмы «Простые люди» и «Генерал армии».

137. Волков Павел Михайлович (1897–1970)—киноактер. Снимался в фильмах «Юность Максима» (1934), «Тайга золотая»(1937), «За Советскую Родину» (1937), «Учитель» (1939), «Фронт» (1943) и др. В фильме «Великий перелом» играл роль Степана.

138. Художником фильма был Н.Суворов.

139. Директором картины был Михаил Соломонович Шостак (1902–1969).

140. Маханькова Евгения Андреевна (1908–?)—монтажер.

 

Информацию о возможности приобретения номера журнала с полной версией этой публикации можно найти здесь.