Предельно лаконичное название—«Война»—обязывает. Так называл свои произведения Лев Толстой—«Война и мир», «Казаки», «Воскресение». Или Федор Достоевский—«Преступление и наказание», «Идиот». Подобная краткость предполагает особую глубину, глобальное обобщение, метафизику, метафоричность. Заявка на все это в фильме Алексея Балабанова есть. Образы предельно типичные: простодушный русский солдат Иван, вероломный, рыжий, худой и длинный англичанин Джон, капитан с говорящей фамилией  Медведев, обездвиженный, как Илья Муромец на печи, но в известный момент хоть и не подымающийся на ноги, но смекалкой и смелостью всех спасающий; плененная девица из заморского Датского королевства. Ситуация символическая: Ивану (дураку) сказали—иди и больше сюда не возвращайся, а он возвращается и всех побиваху, выручая из лап чудища иноземного девицу-красу (Ингеборгу Дапкунайте). И даже побег из плена по бурной горной реке—в сущности, мифологическое путешествие, возвращение с того света. Однако ж обобщение—если приглядеться—липовое. Иван Ермаков, парень из сибирской слободки, где-то наловчившийся прилично говорить по-английски (хоть и с сильным акцентом, но на все темы может объясниться с исконным англичанином) и овладевший компьютерной грамотностью настолько, что служит у чеченского бандита Аслана интернет-секретарем—странная смесь, служащая всего лишь иллюстрацией тезиса, который сформулировал актер Алексей Чадов: «Голодным и испуганным мальчикам там не место». Прочие тезисы открыто продекларированы репликами героев, по большей части Аслана: есть бараны и есть пастухи; вы, русские—бараны. Мы вас доим, и будем доить (стало быть, еще и коровы, а того лучше—козы): у меня в Москве три ресторана. «Вы—белые, у вас Белое море, а мы—черные, и море у нас Черное». И т. д.

Фильм можно смотреть с закрытыми глазами: рассказ от первого лица дублирует каждый его момент, не только констатируя, но заодно и комментируя. Из этих слов, как и из фильма в целом, следует неизбывное: Россия—страна особая, русские люди—самые бескорыстные и чистые сердцем, но никто их не понимает, а потому не любит. Объяснять же, в чем наше благородство, западло. И потому—из-за этой нашей природной опять-таки скромности—мы выходим в глазах мировой общественности (в данном случае англичанина Джона, который транслирует свои впечатления дальше) кровавыми монстрами.

Но мы-то с вами знаем, кто на самом деле кровавые монстры—это те, кто отрезает пальцы, а потом и головы не только солдатам («Не убивайте, у меня мама одна!..»,—робко кричит один такой обреченный), но и невинным жертвам, в том числе из корпуса радетелей-иностранцев. Все это скрупулезно доводится до сведения зрителей, и во всем этом нет никакой фактической неправды.

Когда же русские стреляют в мирных жителей, то либо вообще не попадают в цель, либо жертвы остаются где-то далеко на сверхобщем плане.  Врагов, конечно, косят, как надо, так ведь их не жалко. Проходящие на заднем плане солдатики все как один вида мирного и слегка затюканного. Вот генералы, конечно, гады, сидят в кабинетах под портретом президента и скопом предают честных служак. С определенными поправками можно и в этом случае сказать, что тут почти всё фактически правда. Так что наивный символизм оборачивается кондовым штампом, а вместо обобщения получается агитка в духе почти что Бедного Демьяна.

Тем не менее вещь получилась духоподъемная. Ибо в деле агитации и пропаганды логика, метафорика и метафизика излишни. Здесь требуется пафос, а в пафосе картине Балабанова не откажешь. В нужных местах точно вовремя вступают ритмические смыслообразователи в лице групп «Би-2» и «Сплин». И все же патетика, как и набор правдивых фактов, не является художественным аргументом, а всего лишь имитирует его, вызывая истероидную реакцию.

Тем не менее один мотив, на мой взгляд, своей ненавязчивостью, но в то же время внятностью придает важный смысл фильму. Иван доказывает Джону, что неуместно на войне рассуждать о моральности или аморальности  убийства: «Это—война!»  Но он «забывает», что убивать дозволяется людям в форме, и, попадая цивильным человеком в зону военных действий, автоматически ощущает себя вправе стрелять—по привычке, выработанной войной. За это  и попадает под суд. Однако зритель подготовлен к этому факту как к вопиющей несправедливости: парень-то—герой, всех спас, в том числе командира (за это всегда награда полагается), полученные за труды деньги бескорыстно роздал, и за все хорошее—под суд? Не вписывается наше представление о справедливости в узкие рамки западного понимания законности. Может быть, как раз поэтому к нам и относятся как к существам с другой планеты, с опаской и недоверием. Тут бы самое время подумать. Но фильм кончился.