Двадцатого марта 1928 года вышел номер газеты «Кино», посвященный Партийному совещанию по кино. В анонсе, помещенном на первой странице, значилось: «В номере: С.Эйзенштейн. По ту сторону игровой и неигровой». Как выяснится ниже, это было авторское название статьи. На третьей странице она была напечатана под заглавием «Наш «Октябрь». По ту сторону игровой и неигровой», данном редакцией. Происхождение редакционного заголовка объясняется просто: в предыдущем номере (от 13 марта) была опубликована статья режиссера «Наш «Октябрь». Редакция, давая новой статье свой вариант заголовка, тем самым выдавала ее за продолжение, вторую часть предыдущей. Она могла обосновать свое решение, сославшись на последний абзац «Нашего «Октября»: «Здесь мне пока хотелось отметить эту черту «эпохи», которой подпал и «Октябрь». В следующем номере мы подробно остановимся на тех элементах продвижки вперед, которые выпали на его долю».
Между тем для самого Эйзенштейна это были, безусловно, две разные статьи: первая ставила фильм в контекст определенной «эпохи» советского кино — рядом с «Концом Санкт-Петербурга» В.Пудовкина, «Одиннадцатым» Дзиги Вертова, «Звенигорой» А.Довженко, — это была статья историка кино; в «По ту сторону игровой и неигровой» Эйзенштейн рассматривал свой фильм в совершенно другом контексте — как некое языковое средство, — это была статья теоретика кино, своего рода манифест, провозглашавший новые выразительные возможности кинематографа.
Кроме того статья при публикации была беспардонно сокращена (приблизительно на треть), что, конечно же, не могло вызвать особого удовольствия у автора. И он в тот же день набросал письмо в редакцию газеты.
Уважаемый тов. Редактор[1]!
Разрешите мне в следующих сдержанных строках выразить далеко менее сдержанное возмущение по поводу бесцеремонного обращения зав. Редакцией тов. Загорского[2] с моей статьей в прошлом номере «Кино-Газеты».
Статья «По ту сторону игровой и неигровой» была предоставлена мной в газету только при условии напечатания в полном виде без всяких урезок. И с тов. Загорским было согласовано, что в случае, если она по объему «не влезет», я печатаю ее в другом органе.
Ввиду серьезности и принципиальной важности поставленных в ней вопросов я лично не мог найти ни одного места в первоначальном варианте статьи, которое могло бы быть выброшено без ущерба для понимания изложенной точки зрения.
Иначе поступил т. Загорский. Нарушив данные им (при свидетелях!) заверения, он, в пределах самой статьи, поступил как… медведь в посудной лавке.
Выдрав наугад первые попавшиеся части статьи, он смял ее в тот «скачковый монтаж», который напечатал в предыдущем номере, сильно повредив понятности положений статьи.
Не спорю, что для личного понимания тов. Загорского и полный вариант ее, должно быть, в той же степени непонятен и недоступен (учитывая его квалифицированность в вопросах кино), как и напечатанные «фрагменты».
Но ведь данная статья в наименьшей степени рассчитана на т. Загорского — театрального рецензента — и обращается к кинематографщикам.
Выдирать же из статьи, например, цитату[3] и оставить три на нее ссылки — по-моему, безграмотность уже общежурналистского порядка и отсутствием понимания вопросов кинотеории отнюдь не покрывается.
Цитата эта гласила: «Язык периода натурального хозяйства не знает абстрактных слов. Здесь еще нет качеств, оторванных от вещи: «доброта» существует как «добрый человек», любовь — такой-то любит такую-то; усталость — усталый человек».
(Иоффе. «Культура и стиль»)
Не разобрав значение этого обстоятельства в исследовании перехода кино из сферы, соответствовавшей периоду «натурального» хозяйства, в новый этап развития — орудования понятием, тов. Загорский с легкостью ума необычайной выбрасывает ее и в то же время валяет дальше три ссылки на эту цитату, продолжая ничтоже сумняшеся выдирать в соответствующих местах вопросы о лозунге, о кинослове и т.д., и т.д., где только ему бог на душу положит.
В обмен на это он, вероятно, полагает «расквитаться», снабжая статью изящным сверхзаголовком личного изобретения: «Наш «Октябрь».
Не входя в обсуждение тактичности самого факта, претенциозности подобного сверхзаголовка, надо отметить, что он отнюдь не соответствует самой статье, которая ставит вопрос в значительно более широком масштабе, ссылаясь на «Октябрь» лишь как на теоретический поворотный пункт.
Полностью статью я помещаю в «Кинофронт»[4], где обращение с автором ограждено от преизбытка творческой инициативы заведующих редакциями, с сожалением, что не сразу обратился непосредственно туда.
Примите уверения в совершенном почтении.
С товарищеским приветом
С. Эйзенштейн
20/III-28
РГАЛИ, ф. 1923, оп. 1, ед. хр. 961, лл. 1-4
1. Ответственным редактором газеты «Кино» был в это время К. Мальцев.
2. Загорский Михаил Борисович (1885-1951) — театральный критик, в 1919-1921 гг. зав. Редакцией журнала «Вестник театра».
3. Речь идет о цитате из книги И.Иоффе «Культура и стиль. Система и принципы социологии искусств» (Л., «Прибой», 1927). У автора текст звучит так: «Язык натурального хозяйства не знает абстрактных слов. Здесь нет качеств, оторванных от вещи: доброта — как добрый человек, любовь — такой-то любит такую-то, усталость — усталый человек» (с. 105).
4. «Кинофронт» — приложение к газете «Кино», выходившее в Ленинграде.
Трудно сказать, было ли отослано письмо. Однако на последней странице авторского оригинала есть приписка Эйзенштейна:
«Из-за этих Press Chief’ов
Трауберг и Штраух
Не помещено…
Увы»
Из приписки следует, что И. Трауберг и М. Штраух, бывшие ассистентами режиссера на «Октябре», отсоветовали Эйзенштейну печатать авторский вариант статьи.
В 1968 году эта статья была перепечатана в пятом томе Избранных произведений С.М.Эйзенштейна. Составители тома приняли за основу текст первой публикации, хотя и сделали незначительные дополнения (9 строк). Из этого следует, что они располагали полным авторским текстом, но предпочли (даже сорок лет спустя) газетную версию.
Думается, в 1968 году уже можно было напечатать текст Эйзенштейна без изъятий. Трудности представлял комментарий: почему в 1928 году статья подверглась драконовской правке? Впрочем, прежде, чем объяснить мотивы М. Загорского (невольно поддержанные четыре десятилетия спустя), познакомимся, наконец, с тем — первоначальным — вариантом статьи, который Эйзенштейн представил в газету «Кино» (впервые печатаемые фрагменты заключены в угловые скобки).
<…>
Как мы помним, больше всего возмутило Эйзенштейна в работе редактора изъятие цитаты из книги Иоффе «Культура и стиль». Чем же эта книга привлекла внимание кинорежиссера? Социолог искусства, рассматривая эволюцию литературы, живописи и музыки в условиях «натурального, товарно-денежного и индустриального хозяйства», последнюю главу труда (с. 349-356) посвятил кино. В самом начале этой главы, в частности, содержится такой пассаж: «Искусством, уже достигшим грандиозного развития и мирового размаха и оттеснившим кустарное искусство, оттеснившим в такой мере, что все лучшие работники, теоретики и практики кустарного искусства переходят к нему, является кино» (с. 349). Это утверждение созвучно пафосу эйзенштейновского жизненного пути, выраженному в статье «Два черепа Александра Македонского».
Режиссер, надо полагать, не мог не заметить — с присущим ему гипертрофированным тщеславием — высокой оценки его вклада в искусство: «Идеология в ее волевых порывах, пафос действия — основа конструктивно-реалистических картин; отсюда захватывающая сила их. Этот реализм с его пафосом и сознательностью, искусство индустриального города — наиболее органический стиль кино. Здесь его лучшие достижения (Гриффитс и Эйзенштейн)» (с. 362).
Но гораздо более существенным, учитывая интересы Эйзенштейна—теоретика кино, был систематически проведенный через книгу анализ языка как такового и языка искусства в особенности, в частности, взаимоотношения речи, слова и вещи. «Язык натурального хозяйства» — это не что иное, как «пралогическое мышление», столь подробно исследуемое позднее режиссером со ссылками на книгу Леви-Брюля «Примитивное мышление».
В главе о кино Иоффе прослеживает дальнейшие метаморфозы языка: «Идеографическая письменность уходит в науку, стремясь к формуле, к математическому значку смысловых отношений. Таким средством, такой письменностью, конкретной записью вещей в движении, восстанавливающими значение чувственного восприятия мира и оттесняющими условную идеографию в абстрактные области науки, является кино» (с. 354).
Впрочем, созвучие идей книги И.Иоффе «Культура и стиль» и статей Эйзенштейна об «интеллектуальном кино» может стать предметом специального исследования. Здесь же пора перейти к объяснению мотивов, которыми руководствовался М. Загорский, вычеркивая из статьи «По ту сторону игровой и неигровой» фамилию Иоффе.
Дело в том, что у социолога искусства был внушающий опасения однофамилец — Адольф Абрамович Иоффе, один из ближайших друзей Л.Д.Троцкого, крупный дипломат. В ноябре 1927 года, после разгрома троцкистских колонн на демонстрациях в Москве и Ленинграде, на которые троцкисты вышли с лозунгами октября 1917 года, неизлечимо больной А. А. Иоффе покончил с собой, но перед самоубийством он записал в прощальном письме к Троцкому свои беседы с В. И. Лениным, в которых Ильич отмечал неизменную политическую правоту Троцкого в критические моменты деятельности партии. Письмо было выкрадено сотрудниками ГПУ, с большим трудом Троцкий добился его возвращения, похороны Иоффе превратились в манифестацию оппозиции. Позднее Л. Д. Троцкий поведал обо всем этом в автобиографии (см.: «Моя жизнь», т. 2. М., «Книга», с. 281-284).
К марту 1928 года прошло слишком мало времени, чтобы эти события забылись и фамилия Иоффе не вызывала нежелательных аллюзий. Тем более, что в этой статье Эйзенштейн фамилию Сталина («Сталинский округ») помещал в резко критическое описание «культурной работы» в Донбассе. Противопоставление: Иоффе (примечательно, что Эйзенштейн убирает инициал имени), «Культура и стиль» — из приемов «культработы»… Сталинского округа, — не только бросалось в глаза, оно было в то время абсолютно «непроходимо». Тем более в номере, посвященном Партсовещанию по кино. Если редактор не хотел рисковать своей работой, он должен был это снять. Заодно пострадали и вполне «проходимые» и так необходимые для понимания теоретических новаций Эйзенштейна «вопросы о лозунге, о кинослове и т.д.». Профессия редактора требует скрыть, закамуфлировать мотивы правки.
В заключение надо заметить, что фамилия Иоффе больше не встречалась в опубликованных текстах С.М.Эйзенштейна. Может быть, отзвук прочтения книги «Культура и стиль» можно различить в заглавии другой статьи теоретика об «интеллектуальном кино» — «Перспективы» (написана через год после «По ту сторону…», в марте 1929 года): «Лучшие произведения кино не уступают по своей эмоциональной и идейной глубине мировым шедеврам искусства, но кино еще в пеленках, его перспективы ведут в будущее, дальше, чем перспективы старых искусств в прошлое» (с. 364).
Информацию о возможности приобретения номера журнала с полной версией этой публикации можно найти
здесь.