Монографии и статьи об Андрее Тарковском множатся, круг аспектов, в которых рассматривается его кинематографическое наследие, расширяется. Его разнообразные связи с традициями художественной культуры, отечественной и мировой, и духовными исканиями прошлых веков и нашего века с той или иной степенью обстоятельности и глубины выявлены и откомментированы. Однако при этом остается малоосвещенной и малоизученной тема «Пушкин в мире Тарковского». На нее выходили разве что в связи с оперным спектаклем «Борис Годунов», который Андрей Тарковский поставил в 1983 году в лондонском театре Ковент-Гарден. И еще — в связи с памятным эпизодом из «Зеркала», где читают, от начала до конца, знаменитое письмо Пушкина Чаадаеву (об этом говорит ниже Юрий Норштейн). Между тем сближений Тарковского-режиссера, Тарковского-мыслителя с Пушкиным, даже документированных, отложившихся в фильмах и текстах (в интервью, статьях и лекциях) куда как больше. Не говоря уже о том, что пушкинская поэзия, пушкинская мысль, пушкинское миропонимание растворены в духовном опыте и художественном мире Тарковского. Нам еще предстоит это открыть и оценить. По-видимому, немало помогут в этом «Дневники» Андрея Тарковского, когда они придут к русскому читателю. Изданные в 1989 году на немецком языке (Berlin, Limes, 1989) и переведенные на другие языки, они — по ряду обстоятельств — пока обошли стороной Россию, но рано или поздно, мы верим, придут к нам и будут внимательно прочитаны и откомментированы.
А пока... две-три цитаты из них (в вынужденном обратном переводе с немецкого) в связи с темой «Андрей Тарковский и Пушкин».
2 января 1974 года в дневнике приведен традиционный «вопросник» с ответами Тарковского.
«1. Какое природное явление Вы любите больше всего: рассвет, лето, туман
2. Ваше любимое время года: сухая, теплая осень
3. Музыкальное произведение: Бах: «Страсти по Иоанну»
4. Прозаическое произведение (роман, рассказ): «Преступление и наказание», «Смерть Ивана Ильича»
5. Произведение зарубежной прозы: «Доктор Фаустус»
6. Новелла русского писателя: Иван Бунин: «Солнечный удар»
7. Иностранные новеллы: Мопассан; «Тонио Крёгер» Томаса Манна
8. Цвет: зеленый
9. Поэт: Пушкин»
И т. д.
Запись от 3 февраля того же года начинается выпиской из Пушкина (из черновика письма Чаадаеву):
«...наше современное общество столь же презренно, сколь глупо; ...это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью, правом и истиной, ко всему, что не является необходимостью. Это циничное презрение к мысли и к достоинству человека. Надо было прибавить (не в качестве уступки, но как правду), что правительство все еще единственный европеец в России. И сколь бы грубо и цинично оно ни было, от него зависело бы стать сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания».
«Очень поучительно, — пишет далее Тарковский, — сравнить два произведения Пушкина, «Историю Пугачева» и «Капитанскую дочку». Как личность, которая судит исторически и объективно (чей приговор тем обоснованнее, чем холоднее, беспристрастнее и объективнее он относится к вещам), я считаю Пугачева кровожадным заговорщиком, исчадием ада, огненным вихрем и бичом Божиим.
У Пушкина Пугачев, возведенный в выдающиеся герои, в фигуру, можно сказать, символизирующую русский народ, служит лишь его идеализации.
Он был неспособен создать такой образ народа, суть которого лишь насилие и кровопролитие. Это исторически неоправданно и — больше того — не дает перспективы. Историческая правда превратилась в художественную неправду, точнее — в художественный образ с обратным знаком.
Художественным образом является тот, который развивается исключительно сам по себе, черпает собственную историю и перспективу в самом себе.
Иначе говоря, зерно образа — организм, развивающийся сам из себя, действующий с обратной связью. Он есть символ жизни, в противоположность жизни как таковой.
Смерть входит составной частью в самое жизнь. Изображение же жизни либо исключает ее, либо рассматривает как единственное подтверждение жизни.
Сам художественный образ выражает надежду, пафос, веру и еще многое другое, в том числе и человеческую смерть.
Следовательно, художественное произведение есть одновременно отрицание смерти. Поэтому я оптимист; даже при том, что жизнь художника в конечном счете трагична. Но не стоит делить художников на оптимистов и пессимистов. В конечном счете есть лишь наделенные талантом и бездарные.
И еще одна запись, сделанная спустя пять лет, в 1979 году: «16 апреля, понедельник, 2 часа ночи».
«Каждым русским гением владела мысль о том, что их величие не могло произрасти на безотрадной и нищей питательной почве, и потому они называют свою страну «великой», а будущее мессианским.
Они чувствовали, что говорят «голосом народа», и не хотели быть «гласом вопиющего в пустыне»; и если уж они олицетворяют сам народ, то народ по крайней мере должен быть «великим», а перед их страной должно стоять светлое будущее.
Пушкин был скромнее, чем другие. В «Памятнике» и в письме Чаадаеву он говорит, что назначение России быть буферным государством Европы. Именно поэтому гений Пушкина был гармоничным. Гений Толстого, Достоевского и Гоголя — сумрачный и дисгармоничный, потому что он выразился в борьбе писателей с мечтами-видéниями.
Достоевский не верил в Бога, но хотел бы быть верующим. У него не было ничего, во что он мог бы поверить. Пушкина он высоко ценил потому, что для него Россия не была воплощением абсолюта».
Думается, достаточно приведенных выдержек, чтобы обозначить для отечественного «тарковсковедения» еще одну с очевидностью напрашивающуюся тему для исследования: Тарковский и Пушкин.